Весной Макс провел выставку у Дудензинга. Я устроила для него большую вечеринку после открытия. Это была одна из лучших моих вечеринок: она задалась с самого начала и до конца без каких-либо усилий с моей стороны.

Выставка пользовалась succès d’estime[62], но картины никто не покупал: цены на них установили слишком высокие, и у Дудензинга была не та клиентура. На той же неделе музей Атенеум в Хартфорде купил одну картину, не представленную на выставке. После этого мы с Путцелем стали продавать картины всем, кто приходил в дом. Мне нравилось быть женой художника, и к тому времени я уже была без ума от его новых работ. Чарльз Анри Форд посвятил Максу целый выпуск своего журнала «Вью». Это было потрясающее издание, от которого выиграл и Макс, и сам Форд. Макса для него сфотографировала Беренис Эббот на его троне, и Джеймс Соби — на нашей террасе вместе с куклами-качина. Бретон, Калас, Сидни Дженис, Генри Миллер, Жюльен Леви и Леонора написали о нем статьи, а сам Макс написал автобиографию. Там же напечатали репродукции многих его картин и каталог выставки.

После этого Макс поехал в Чикаго, где у него намечалась еще одна выставка. Я не поехала с ним: наконец в свет выходил мой каталог, и я страшно волновалась. Макс хорошо провел время без меня, пока я была полностью поглощена своей книгой. Несколько магазинов выставили ее на витрину, и я радовалась без меры теплому приему своего первого детища. Каталог сразу же начал продаваться, во многом благодаря предварительной рекламе, которой меня обеспечил Джимми.

Я не спала всю зиму, пока Клиффорд Одетс не уехал в Калифорнию. Он занял верхние два этажа нашего дома, и его кабинет находился над нашей спальней. Каждую ночь он репетировал свои пьесы до четырех утра. Шум стоял ужасный. Однажды ночью вода перелилась через край его ванны и протекла сквозь потолок прямо на мой туалетный столик. Чтобы искупить вину, он дал своему другу Д. Б. Неуманну два билета на пьесу «Стычка в ночи» и велел сводить меня. Мне она понравилась куда больше «В ожидании Лефти»[63], на которую Гарман водил меня в Лондоне в коммунистический театр, где вместо сидений стояли лавки без спинок.

После своего возвращения Макс увлекся сумасбродной особой, которая была перманентно либо пьяна, либо под воздействием бензедрина. Это была очень веселая, довольно привлекательная и жизнерадостная девушка, но уж слишком американского склада, да к тому же в то время она была на грани потери рассудка. Заметить, что Макса заинтересовала женщина, не составляло труда: у него глаза чуть не вылезали из орбит от желания, как у Харпо Маркса[64]. Тем не менее с этой девушкой почти не произошло никаких историй, и на лето мы уехали из Нью-Йорка на Кейп-Код. Как только мы уехали, Джимми безумно в нее влюбился. Из-за непредвиденных обстоятельств мы вернулись через две недели, и к нашему возвращению Джимми уже состоял с ней в отношениях. Он не хотел, чтобы об этом узнал Макс, и я подозревала, что вся эта история — результат отцовского комплекса.

Наши летние каникулы резко оборвались из-за того, что у Макса возникли неприятности с ФБР. В том была моя вина. Мне тогда пришлось уехать в Вашингтон на слушания по делу Нелли ван Дусбург. Я пыталась привезти ее в Америку, но это было непросто. Когда я наконец дала показания, Госдепартамент их не принял; однако с помощью Саммера Уэллеса, друга брата Хелен Джойс, я смогла добиться слушания в Вашингтоне и разрешения на выдачу визы. Но было уже слишком поздно. Я уже не могла помочь Нелли выбраться из Франции.

Я отправила Пегин c Максом на автомобиле в Уэлфлит, Массачусетс, к Роберто Матте, где они неделю искали дом. К моему приезду они, как думали, нашли его. Это была жуткая лачуга в дебрях с керосиновой плитой и бензиновым насосом. Он напомнил мне о насосе в коттедже «Тисовое дерево» и о том, как мы бились над ним во время отпусков садовника. Я отказалась там жить и стала искать в округе другие дома. В итоге мы сняли мрачное сооружение в Провинстауне, принадлежавшее женщине-художнице. Она жила под нами. Там была студия, несколько гостиных и множество спален. Макс оккупировал студию и, как обычно, стал претендовать и на все остальное. Пегин пришлось отвоевывать место, где она бы смогла рисовать сама.

Я заставила Макса уехать от Матты, хоть он и говорил, что ему нужно получить разрешение службы регистрации подданных враждебных государств. Мне казалось нелепым морочиться с этим, когда мы уезжали всего за пятнадцать миль.

В тот день, когда мы переехали в Провинстаун, нас нашли агенты ФБР. Они подъехали к нам, когда мы шли по улице, схватили Макса за руку и сказали, что им нужно с ним поговорить. Мы попросили их приехать в два часа. Приехав, они обыскали весь дом, спросили, где кто спит, проверили наши чемоданы и уехали с Максом и коробком спичек с эмблемой «Свободной Франции». Они сказали: «Мы прокатимся с вашим мужем». Я страшно испугалась и не знала, чего ожидать. Они держали его несколько часов и вернули в ужасном состоянии. По-моему, они пытались запугать его, чтобы он назвал Матту шпионом. Они спросили, сколько у Матты на крыше приставных лестниц (ladders). Макс решил, что они спрашивают, сколько у Матты в имени букв (letters), и ответил «пять». До этого они уже приезжали в Уэлфлит и допрашивали Макса перед моим приездом.

Им не понравилось, что радио играет слишком громко, а когда Макс его выключил, они заявили, что он не имел права трогать коротковолновый приемник. Теперь они использовали это против него и даже послали рапорт в Бостон. Они сказали ему, что, если он не расскажет им все о Матте, они будут держать его до тех пор, пока он не поседеет еще сильнее, чем уже поседел. С тех пор, стоило нам сесть за стол, как они снова объявлялись на пороге. В конце концов они пришли за Максом и увезли его, чтобы он подписал рапорт, и предупредили нас, что больше это дело не в их руках. Мы в страхе ждали их возвращения, и в один день они пришли и сказали, что Максу нужно ехать в Бостон на слушания у прокурора округа. Я вызвалась ехать с ним, и, поскольку я была его женой, они не смогли мне в этом отказать. В кои-то веки я могла доказать Пегин, что от этого брака есть какая-то польза. Мы оставили ее с друзьями и сказали, что не имеем представления, когда вернемся.

Мы несколько часов ехали в Бостон на автомобиле агентов и чуть не опоздали на слушание. Прокурор округа оказался приятным человеком и позволил Максу и мне рассказать о себе. Однажды ему уже доводилось иметь дело с Гуггенхаймами. К сожалению, он не мог отпустить Макса без слушания с присяжными, а это означало, что Максу предстояло провести ночь под стражей. Чтобы избавить его от этой неприятной необходимости, прокурор позвонил в нью-йоркское Бюро по делам подданных враждебных государств и спросил их мнения. К счастью для нас, они взяли на себя всю ответственность, сказали, что Макс в их юрисдикции, и попросили отправить его обратно. Нам дали разрешение на проезд и семьдесят два часа, чтобы вернуться в Нью-Йорк, что было лучше, чем оставлять Макса в бостонской тюрьме. Мы поехали обратно в Провинстаун.