Анна Паксимидис, семидесяти восьми лет. Ну, это еще ничего. Анастасиос Христофорус, шестидесяти трех лет. Не очень старый, но на фотографии вид у него тучный и нездоровый. Слишком хорошо ты жил, Анастасиос, пожурил лицо на снимке Манолис. Димитриос Кафенцис, семидесяти двух лет. Отлично, отлично, подходящий возраст: и жизнь повидал, и в немощного старика не успел превратиться. Чего он сам особенно боялся.

— Маноли! — неожиданно раздался пронзительный крик жены, наверно вспугнувший души умерших, плененные на газетной странице. — Кофе хочешь?

— Да, — буркнул он.

— Что? — крикнула она опять.

— Да, — на этот раз громко отозвался он, вновь утыкаясь взглядом в газету.

Тимиос Караманцис. Фотографии нет. Указан только возраст почившего. Семьдесят один год. Похороны состоятся в Донкастере[103]. Его кончину оплакивали жена — Параскеви, дети — Стелла и Джон — и внуки — Афина, Сэмюэль и Тимоти. Манолис отложил газету и быстро произвел в уме некоторые расчеты. Возраст приемлемый: Тимиос был лишь на пару лет старше его самого. Что касается Донкастера, мало ли где приходится заканчивать свою жизнь. Но, конечно, это тот самый Тимиос. Та же фамилия, жену зовут Параскеви. Да, это он. Когда они виделись в последний раз? Маноли обругал себя за тугодумство. Соображай быстрей, подстегнул он себя. Неужели на крестинах Елизаветы? Бог мой, надо же, более сорока лет назад.

Жена вынесла кофе и опустилась на старый кухонный стул, который выставили на веранду еще тогда, когда дети жили дома. Несколько поколений кошек в хлам изодрали его обтянутые винилом спинку и сиденье, проржавевшие ножки приобрели почти что цвет золота, но у них с Коулой не хватало духу его выбросить. Этот стул служил им с тех пор, как они приобрели свой первый дом на севере Мельбурна. Коула взяла первую полосу «Неос космос»[104]и принялась читать, осторожно дуя на кофе. Горячим этот напиток она никогда не пила.

— Что пишут, муж?

Он крякнул:

— Да я просто некрологи читаю.

— Почитай вслух.

Манолис начал читать, медленно, одним глазом наблюдая за женой.

Она печально зацокала языком, услышав про смерть тридцатидвухлетнего парня. В отличие от мужа она не стала проклинать Бога, а лишь горько посетовала на несправедливость судьбы. Он прочитал о кончине Тимиоса, и поначалу она никак не отреагировала. Он перешел к следующему некрологу, и вдруг услышал, как она охнула. Он остановился, глядя на жену поверх очков.

— Manoli mou[105], думаешь, это Тимио из Эпира[106]?

— Возможно.

— Бедняга.

Они умолкли, сидели в тишине, каждый вспоминал свое. Манолис и Тимиос вместе работали на заводе по производству «фордов», угробили молодость на этой работе. Тимиос был прилежным работником и, что более важно, хорошим другом. Самые лучшие вечеринки всегда проводились в доме Тимиоса, он был щедрый и радушный хозяин. Его жена, очаровательная брюнетка со славянской внешностью, тоже была полна жизни и любила принимать гостей. В их доме всегда звучала музыка. Тимиос играл на гитаре, и Коула, по его настоянию, часто пела вместе с ним. У Манолиса никогда особо не было времени на ту крестьянскую ерунду, которая нравилась Тимиосу и Коуле — на заунывный бред об орлах, пастухах и забытых богом каменных глыбах, однако у его жены в молодости был чудесный голос. Именно в доме Тимиоса он с ней познакомился. Поначалу он не обратил на нее внимания — она была довольно мила, разве что мала ростом, впрочем, как и многие юные селянки из Греции, в те дни толпами прибывавшие в Австралию на кораблях. Он почти не замечал ее, пока не услышал, как она поет. Она улыбалась, как само счастье, когда пела. Голос у нее был чистый, бодрящий, будто прозрачный горный поток, будто первые теплые лучи летнего солнца.

На следующий день, работая на конвейере, он спросил про нее у Тимиоса.

— Хорошая девушка. И красивая.

Им приходилось перекрикивать оглушительный грохот станков.

— Маленькая очень.

— А кого ты ищешь, Маноли? Немка, что ль, тебе нужна? Коула красива, настоящая хозяйка. Параскеви знала ее семью, когда жила в Греции. Она хорошего рода.

В следующие выходные Параскеви с Тимиосом устроили очередную вечеринку. Манолис почти не разговаривал с Коулой, но глаз с нее не спускал. Она была не Софи Лорен, но вполне симпатична, а когда улыбалась, так и вовсе расцветала. И еще она была сильной личностью, обладала мужеством. Это было видно по тому, как она поет, как смело возражает, спорит с мужчинами. На следующей неделе на работе Манолис стал расспрашивать Тимиоса о ее семье.

— Ну, что тебе сказать? Насколько я знаю, они — порядочная, хорошая семья, из селения неподалеку от Янины, как и Параскеви. Не богаты, так ведь кто из нас богат? Здесь у нее только двоюродный брат. Хороший человек, из правых, но не фанатик. С ним можно спорить. Коула живет у него и его жены в Ричмонде… — Тимиос хитро улыбнулся: — Что, берешь ее в жены?

Что он ответил другу, прямо тогда, утром, на заводе? Старость — не радость. Есть случаи из далекого прошлого, которые он помнит ясно, во всех подробностях, более живо, чем события недельной давности. Ясно помнит, как пела Коула, как Тимиос играл на гитаре, помнит высокий викторианский потолок с нарядным орнаментом в доме друга. Но не может вспомнить, что ответил ему в тот день. Тогда ли он принял решение сделать предложение Коуле? Или через несколько дней после того разговора? Через несколько недель? Через несколько месяцев? Плохо, что он не может это вспомнить. Впрочем, какая разница? Через какое-то время после того разговора вместе с Тимиосом он пришел в дом двоюродного брата Коулы и попросил у него ее руки.

Воспоминания Коулы были сродни его собственным:

— Мы познакомились в доме Тимио и Параскеви.

Манолис кивнул, посмотрел на жену. Ее пухлые щеки опали, на газету медленно капали слезы. Он перегнулся и заключил ее руку в свою ладонь. Она улыбнулась ему, обозвала себя глупой старухой, но руки его не выпустила. Старение — неприятный процесс, мучительный, но у старости тоже есть свои преимущества. Когда ему шел пятый десяток и даже шестой, пожалуй, не проходило и дня, чтобы он не пожалел о том, что женился, обременил себя женой и детьми. Но старость заглушила мечты, смягчила желания, даже самые страстные и причудливые. Теперь ему было ясно, что Коула — хорошая супруга. Стойкая женщина. Много ли мужчин могут сказать такое о своих женах?