За размышлениями, совершенно незаметно, я вновь уснул, а проснулся оттого, что в лицо бил яркий солнечный свет, а надо мной стояла уже одетая жена, которая улыбнулась и сказала:

— Вставай соня. Тебе в Аркону ехать.

Нерейд была права, пора выезжать и я, окончательно просыпаясь, одним рывком вскочил на ноги и в шутку попытался поймать супругу. Однако она была настороже и, со смехом, отпрыгнув назад, ловко выскочила за дверь спальни.

С улыбкой, одеваясь и умываясь, я привел себя в порядок. Затем подошел к окну, распахнул его и выглянул во двор. Немой и недавно посетивший храмовых целителей Славута Мох запрягали возок, Торарин возился с молодыми песиками, будущими грозными сторожами, а Ставр Блажко бежал в сторону строителей, которые сегодня должны были поставить хлебный амбар.

«Да-а-а… — мысленно протянул я, переводя взгляд дальше, в сторону леса, в котором находился острог витязей Святовида. — Все вокруг народное — все вокруг мое. Практически коммунизм с человеческим лицом — етить его за ногу, в пределах одного острова. От каждого по способностям и каждому по труду. Плюс общее равенство перед законом и выборность власти. Правда, все это на фоне теократии волхвов и раннефеодальных взаимоотношений, и только для своих, тех, кто является членом племени. Но, наверное, так и надо, ибо такими нас создала природа и боги».

Не дождавшись меня за столом, в спальне вновь появилась Нерейд, которая тихо подошла со спины, обняла меня за поясницу и примостила свой подбородок на мое левое плечо. Машинально, я потерся щекой об ее заплетенные в тугие толстые косы золотые волосы и, почувствовав душевное тепло моей красавицы, немного расслабился, а она спросила:

— Опять думаешь?

— Да, — ответил я.

— И о чем же, твои думы?

— О разном. О тебе и обо мне, да о нас с тобой. О нашем общем будущем и счастье детей, которые у нас родятся. Тяжко им придется, и они, наверняка, хлебнут горя. Но чтобы его было меньше, а мы с тобой могли дожить до старости, мне придется тебя покинуть и повоевать.

— Снова война? — в голосе Нерейд была тревога.

— Она самая.

— И когда ты отправляешься?

— Наверное, через три-четыре недели. Возможно, раньше.

— А надолго?

— Коль будет удача с нами, до Коляды вернусь.

— А потом мы всю зиму будем вместе?

— Надеюсь на это, но обещать ничего не могу. Дел много и придется хорошо потрудиться, чтобы не быть обузой ни себе, ни людям.

Нерейд оторвалась от меня и потянула на выход:

— Пойдем. Завтрак стынет.

— Да. Завтрак дело хорошее, — согласился я с ней и, легонько хлопнув жену по упругой попке, вслед за ней направился вниз. Впереди еще целый день, который будет наполнен суетой, делами и заботами, и получится ли пообедать, неизвестно. Так что будем действовать по заветам Александра Васильевича Суворова, мол, завтрак съешь сам, обед раздели с другом, а ужин отдай врагу.

======================================================

* * *

======================================================

Померания. Пырыца. 1142 Р. Х.

Облаченный в превосходный итальянский доспех стройный усатый брюнет, который стоял на крутом холме, положив левую ладонь на позолоченную рукоять тяжелого полутораручного меча, а правую зацепив за широкий угорский ремень, молча смотрел вперед. Он наблюдал за тем, как от высоких деревянных стен венедского города Пырыца отступает войско. Его войско. И потому, совершенно естественно, на лице полководца лежала хмурая тень.

Густым роем летели вниз стрелы, камни и бревна. Потоками лилась горячая смола и кипяток. Падали наземь грубо и наспех сколоченные штурмовые лестницы, с которых валились размахивающие руками человеческие фигурки. И воины, его самые лучшие бойцы, многие из которых были с ним уже более десяти лет, либо погибали, либо, бросив своих товарищей, в панике отступали к находящемуся вне досягаемости поморянских стрел полевому лагерю.

Третий штурм за день окончился неудачей и польский князь-кесарь Владислав Второй, старший сын короля Болеслава Кривоустого и киевской княжны Сбыславы Святополковны, сам не заметил, как его затянутые в кольчужные перчатки ладони, покинув рукоять меча и узорчатый ремень, опустились вдоль тела и сжались в кулаки. Очередная неудача очень сильно расстроила Владислава и ударила по его самолюбию. И даже находясь вдали от места боя, он слышал крики раненых и обожженных воинов, которые словно невидимые острые клинки впивались в его душу.

Настроение князя ухудшалось с каждой минутой и, отвернувшись от ненавистного ему города, он посмотрел на людей, которые находились за его спиной, и гневно воскликнул:

— Они бегут! Опять бегут! Как так!? Почему!? Кто-нибудь может мне объяснить, по какой такой причине вот уже целую неделю мы не можем взять этот паршивый городок!?

Люди из свиты князя-кесаря промолчали, ибо тот, кто решился бы ответить Владиславу, наверняка, стал бы объектом упреков. Это знали все. Поэтому польские воеводы, когда князь-кесарь смотрел на них, понуро опускали головы, ведь это их воины раз за разом откатывались от стен Пырыцы. Поморянские князья, Ратибор и Свантибор Грифины, которые считались вассалами Владислава и сами привели его на свою землю, кривились так, словно у них во рту находилось нечто нестерпимо кислое, и принимали покаянный вид. Командиры полунезависимых отрядов, которые прислали ему в помощь младшие братья, дети проклятой сучки Саломеи фон Берг, еле заметно усмехались. Ну, а человек, из-за которого Владислав изменил свои планы и направил собранную им армию в Померанию, долговязый пожилой священнослужитель в строгой черной сутане и большим медным крестом на груди, померанский епископ Адальберт, сохранял полнейшую невозмутимость и гнева князя-кесаря ничуть не боялся.

Молчание свиты еще больше разозлило Владислава. Однако сорвать свою злость было не на ком, и он притопнул ногой. Под подошвой покрытого стальными чешуйками сапога взметнулась сухая осенняя пыль, и князь-кесарь снял с головы украшенный серебряными крестами остроконечный шлем. Слуга, молоденький парнишка из знатной польской семьи, как и господин, в полном доспехе, принял его, а Владислав стянул с правой ладони перчатку и пальцами провел по шикарным слегка обвислым усам. После этого он еще раз окинул взглядом свиту, кинул взгляд в сторону Пырыцы и раскинувшегося вокруг стен военного лагеря, сплюнул и направился в свой шатер. На сегодня боевые действия были окончены, но не для него, потому что князю-кесарю предстояло выработать новую тактику военной кампании и, проходя мимо свитских, он бросил:

— Грифины за мной!

Братья покойного поморянского князя Вартислава, которого убили проклятые дикари-язычники, поплелись за своим покровителем, а помимо них вслед за Владиславом направились несколько польских воевод и епископ Адальберт.