– Ты на самом деле дурак, – вздохнул Тихон. – Не из-за того, что сделал тогда, а из-за того, как сейчас себя ведешь. Хаук, рассказывай ты, у тебя лучше получится.

Физик взглянул на прячущегося в тени друга, потом на меня, показал глазами, чтобы я помолчала до конца рассказа, и заговорил:

– Рассказываю с его слов и уверен, что он если и врал, то только преувеличивая свою вину. Лаки, мы все оказались в одинаковом положении, так что не бери на себя чужие грехи. Взяли вас прямо на выходе и воспользовались тобой, чтобы надавить на него. Сказали, что, если он не подпишет признательные показания об организации заговора против руководства конторы и о передаче сведений исконникам, тебя не станут реанимировать. Он подписал все там же. Но им было мало. Тебя-то они с того света вытянули, а потом вас обоих на спецсамолете в Москву повезли. По дороге один из сопровождавших – не конвоир, а именно из начальства, – намекнул Лаки, что если он откажется от показаний и потом станет свидетелем обвинения против тех, кто вас задержал, тот устроит так, что Лаки и тебя поместят в одну камеру, и он сможет защищать тебя, но для этого он обязан отказаться от показаний и ничего никому не говорить, даже тебе – камера может прослушиваться. Тот даже не требовал дать обещания, просто сказал, что, если вас в одну камеру поместят, Лаки будет им обязан, и вас из этой камеры скоро выпустят. Ну он и молчал все эти дни. А сволочи эти специально вас вместе закрыли, чтобы вы друг друга видели и согласились на все условия. На него давили, не давая тебе еды, на тебя – избивая его. А он боялся, что если тебя переведут в другую камеру, то убьют или напичкают чем-нибудь, чтобы ты подписала все, что скажут. Боялся уходить на допросы – именно из-за тебя, – боялся, что тебе под видом лекарства дрянь какую-нибудь вколют, специально вынуждал их перестать делать тебе инъекции. И ждал, что вас вытащат, потому что на что-то иное сил уже не оставалось. Ты за эти четыре дня чуть не померла, в каком состоянии был он – сама знаешь. А теперь он винит себя во всем: и в том, что участвовал в создании «кейса», и в том, что помог им выйти на тебя, и тем более в том, что было в последние дни.

Я вспомнила дни в камере, бьющий в глаза свет, мутную воду в ободранной кружке и старавшегося защитить меня Лаки. Он все время ждал помощи и просил у меня прощения, а я не знала, за что. Но ведь если бы не он, меня бы уже не было. И в те дни он помогал мне так, как мало кто своему ребенку помогает, особенно парни, для которых обычно быть сиделкой – страшный позор. Я поняла, за что он винит себя, но ведь и я себя винила за это же: за то, что, видя, что они с ним делают, все же отказывалась подчиниться палачам. Но разговор с Лаки я отложила несколько на потом, задав более насущный вопрос:

– Почему они так хотели забрать «кейс»? И что им мешало просто вломиться ко мне в квартиру?

– В нем что-то встроено, что может подставить их, – пожал плечами Тихон. – Видимо, какая-то фиксирующая аппаратура.

– Передающая, – тихо и четко сказал Лаки. – Я на допросе слышал, когда они думали, что я без сознания. Там маячок, наводящий на Со. Эти гады спровоцировали исконников и ловили их на живца, поэтому у переходника никого в ту ночь не было: они сделали засаду не там, им была нужна не мелочь, не исполнители, а организаторы. И все мы помогли им в этом. А потом, когда мы им помешали и принесли сюда Со, они оказались в ловушке. Так пришли бы, забрали «кейс», а теперь лаборатория с переходником опечатана, для перехода в мир Наты нужно получить разрешение высшего начальства, а его могли дать, только если она подписала бы бумаги. Нами всеми играли как пешками!

Все сидели пришибленные, я же с болью вспомнила, как была уверена на допросах: никто из парней никак не связан с нападением на мой мир. Как же я ошибалась! И в то же время оказалась права! Они все – от Лаки, Хаука и Попа до почти незнакомого мне Фанура – кинулись на помощь, не задумавшись о себе. Нет, вот именно что задумавшись и все взвесив! Большинство парней из отделов быстрого реагирования не были даже моими приятелями, и никто ничего и никогда мне не обещал, но все бросились на выручку. И вспомнилось вдруг, как убеждавшие меня в своей вечной дружбе приятельницы не нашли полчаса, чтобы завезти мне, тяжело заболевшей, продуктов: у каждой нашлось по десятку неотложных дел, включая поход в кино. Как тогда сказал Лаки: «Выгода для всего человечества». Дружба выгодна для людей, а не для торговли. Пусть здесь тоже далеко не идеальный мир, но ценность дружбы сохранили, не обменяв ее на экраны смартфонов.

Я посмотрела на помрачневших и теперь тоже винивших себя парней:

– Ребята, а ведь без вас я бы не выжила. Они мои данные и так отлично знали, только провозились бы с «кейсом» и переходником несколько дольше. А ты, Лаки, точно дурак! Как я могу тебя в чем-то винить, если ты меня собой закрывал? Ты все правильно делал, так что вылезай из своего угла и садись нормально! И хватит на сегодня тяжелых разговоров. Может, комедию какую посмотрим?

Уже после ужина, когда ребята расходились по комнатам, Хаук тихо шепнул мне, показывая глазами на Лаки:

– Встряхни его как-нибудь, а то съест себя, тоже мне, «доктор Юи»[19]!

* * *

За следующие несколько дней мы много раз возвращались к недавним событиям, все больше понимая, что были всего лишь пешками в чужой игре. Утешало только одно: все же мы дважды смогли помешать исконникам и сорвать еще чей-то заговор, потому что ведь ту «проверку» организовали именно для взятия с поличным наших палачей. Ну а что не сразу – так придираться нечего, нас ведь спасли. И теперь мы лечились в Москве, в ведомственной клинике, и Назилю привезли именно для ухода за нами – в основном за мной, конечно, но ведь и парни ее отлично знали.

Подходил к концу месяц моего нахождения в этом мире. Я уже давно не пользовалась креслом, прибавила в весе килограмм пять и с ненавистью смотрела на сладкое. Лаки перестал винить себя, особенно после того, как я, за что-то на него шуточно обидевшись, умудрилась дотянуться и дать ему по шее. Как ни странно, но эта дурашливая затрещина показала парню, что я отношусь к нему по-прежнему, и он наконец «оттаял».

Следователи – уже, конечно, не те палачи, а вежливые и внимательные, – приходили трижды, расспрашивали обо всем, даже сделали видеозапись, и ничего не требовали. Я тоже не рвалась выяснять, что и как. Жизнь моя напоминала первые дни в Эмторе, и я шутила, что меня тройное дежавю. Ребята тоже посмеивались над нашим общим положением и приходили в себя. Об остальных мы знали мало. Фанур и Алексей Александрович, серьезно раненные в ту ночь (врача подстрелили при возвращении, приняв его медицинский чемоданчик за пресловутый «кейс»), провели несколько дней в реанимации, под такой охраной, что даже микробы, кажется, среза室лись на подлете, а потом их вместо ожидаемой тюремной больницы перевели в отдельную палату уже в Эмторе: неизвестные нам люди непонятного то ли отдела, то ли вообще министерства, работали по тому же сценарию, что и с нами. Остальных парней отправили на несколько дней в СИЗО, а потом отпустили. Обвинение в нападении на особо охраняемый объект над всеми, конечно, висело, но вроде ничего серьезного ожидать не стоило. Об остальных мы вообще ничего не знали.