Когда некоторых из них забрали на войну, то лучших снайперов во всей армии было не сыскать. Боялся их противник. Ой, как боялся, когда эти охотники со своим старыми, видавшими виды ружьями шли по улицам захваченных городов, поглядывали на окна в домах, где могли прятаться остатки разбитых частей противника, все еще не желавшие сдаваться и оказывающие сопротивление. Те знали — только шевельнешься, и все, считай себя мертвым, поэтому сидели тихо, когда по улицам шли эти охотники.

Шешель лег на живот, вытянул правую ногу, потом левую, перевалился через бортик, держась за края капсулы и разгибая руки. Капсула закачалась еще сильнее. Пальцы соскользнули с обледеневшего металла, и он упал в снег лицом вниз.

Он сидел в снегу на коленях, с опущенной головой, все еще не слыша человеческие голоса. В ушах у него шумела кровь. Где-то рядом зажегся свет. Слишком яркий, чтобы смотреть на него. Шешель и не смотрел на него, продолжая разглядывать снег.

— Уберите. Ярко. Глаза режет.

Он сказал это слишком тихо.

Стволы ружей провожали его, и когда он выбирался из аппарата, и когда падал в снег.

Охотники не стреляли. Пришелец слишком походил на человека. Кто-то зажег масляную лампу, уже не таясь. Поднес ее к пришельцу.

На огромной голове с темнотой вместо лица, в которой отражался огонь, они увидели надпись «Россiя» и двуглавого орла, нарисованного желтой краской над ней, а чуть сбоку у правого виска — трехцветный флаг.

— Батюшки, наш, а мы тебя чуть не… Откуда ты?

Шешель услышал лишь последние слова. Он приподнял темноту, оказавшуюся лишь стеклом шлема, губы его шелохнулись, но они сплавились. Он не мог их разомкнуть. Тогда он поднял левую руку с вытянутым указательным пальцем. Ткнув в небеса, тот угодил почти в выступившую из облаков Луну — огромную и красивую.

Охотники посмотрели вверх, но ничего не поняли.

— Неужто с небес?

— С Луны, — разлепил губы Шешель.

— С Луны? Так ты на Луне был?

Шешель кивнул.

— А мы-то тебя за пришельца с Марса приняли. Извини.

Шешель и сам читал эту книжку господина Уэллса. Он засмеялся. Это ему показалось, что он засмеялся, а на самом деле захрипел.

Откуда-то взялись сани, устланные мягкими шкурами. Шешеля, поддерживая за руки, как немощного, довели до саней, уложили, накрыв, чтобы не замерз, еще одним ворохом шкур. Медвежьих. Они еще хранили запахи зверей.

— Лежи, отдыхай. Мы тебя в деревню отвезем, а там — в город самых быстрых пошлем. На лыжах они за день дойдут. Тебя ведь в столицу доставить надо.

Шешель кивнул.

— Меня будут искать. Может, в деревню кого пришлют.

— Понятное дело, что искать будут. Знамо дело. С Луны все же вернулся. Первый. Дело государственной важности. Ой, а мы-то тебя и не поздравили, — и с этим словами охотник расцеловал Шешеля, исколов бородой. — Пока тебя от нас не забрали, мы в деревне в твою честь праздник организуем. Но ты отдыхай, сил набирайся.

Скрипел снег под полозьями. Звезды заглядывали ему в лицо, а рядом, тихо переговариваясь, чтобы не тревожить Шешеля, шли охотники, поглядывая на него как на невидаль какую.

Шешель смотрел в небеса, на Луну и улыбался, а потом глаза его стали влажными от слез, потому что все это происходило не с ним. Он отдал бы все на свете, чтобы наяву испытать эти же чувства.

Его ждал император. Кто-то из службы церемониала держал в руках бархатную коробочку с орденом, который через несколько мгновений, как только Шешель дойдет до императора, тот повесит ему на шею.

Ныл бок. Шешель ударился им при посадке, и вот тот все еще не заживал.

Шешель сделал еще один шаг.

Но нога его опоры не нашла, ушла в пол, который был таким же плотным, как вода, или вовсе оказался миражем. Шешель уже переместил на нее центр тяжести, стал проваливаться, а зал вокруг него начал рассеиваться, будто нарисован был на тумане.

Голова закружилась, к горлу подступила тошнота, а тело приобрело ту легкость, которая бывает, когда, подняв аэроплан к небесам, начинаешь падать, уже и не пытаясь удержаться за них. Пропеллеры крутятся только оттого, что с ними играет ветер, а на самом деле они мертвы и вскоре превратятся в щепки, годные разве что для растопки печки.

Успеть бы выброситься, пока земля не превратила тебя во что-то бесформенное и никому не нужное, за исключением той же земли. Она быстро надвигалась, а Шешель все никак не мог выбраться из падающего аэроплана. Когда же он расстегнул ремень, то понял, что уже слишком поздно и даже если он раскроет парашют, то все равно тот не успеет погасить скорость.

Так зачем тогда выбираться из аэроплана? Лучше погибнуть вместе с ним.

Шешель невольно закрыл глаза, когда до земли доставалось несколько метров, но ждал секунду, другую, третью, а удара все не было, будто земля тоже оказалась лишь туманом.

Или он умер и уже на небесах?

Он медленно приоткрыл глаза. Что там еще ему приготовила судьба? Какие неожиданности?

Кровать, на которой он лежал, была не такой мягкой, как медвежьи шкуры. А белый потолок — никогда не сравнится со звездным небом, даже если будешь замерзать под ним, всеми брошенный.

Он опять закрыл глаза, чтобы вернуть себе зимний лес, в котором был так недавно, или великолепный императорский дворец, или хотя бы ощущение полета, но все его попытки оказались тщетными.

Он ушел из мира грез. Вот только бок болел, как и тогда, когда он шел к императору за орденом.

Ему показалось, что за стеклом входной двери он увидел лицо Спасаломской. Но мог и ошибаться. В последнее время он только и видел то, чего на самом деле нет. Что выдумано. Может, и Спасаломская — тоже выдумка? Надо порыться в памяти.

Кто бы мог подумать, что телескопы станут самым популярным товаром, а в магазины, торгующие оптическими приборами, будут выстраиваться очереди, такие же огромные, какие во времена войны стояли в хлебные лавки.

Если бы торговцы смогли предвидеть это, вздумай они за неделю до полета Шешеля на Луну погадать на кофейной гуще, на картах, додумайся сходить кто-нибудь из них к гадалке, что же, тогда они смогли бы подготовиться к нашествию покупателей получше, а так… как стая саранчи сметает любую растительность на своем пути, с прилавков были сметены вначале телескопы, потом подзорные трубы и бинокли, но поток желающих обзавестись оптикой все не иссякал. Напротив, он становился все полноводнее, но торговцам в первый же день нашествия осталось лишь стоять возле входов в свои магазины, разводить руками и говорить, что на прилавках и на складе ничего не осталось. Пусто. Дошло до того, что и театральные бинокли стали уносить домой после окончания спектакля. Администрациям практически всех театров, дабы не лишиться биноклей, пришлось пойти на крайние меры — не выдавать их во время спектакля зрителям.