— А что такое? — Шешель нарочно слишком театрально удивился, как плохой актер, который не знает меры, постоянно переигрывает, а зритель, чувствуя эту фальшь, на спектакли, где он играет, — не ходит. Вот он и рад, что сумел заполучить хотя бы одного зрителя и теперь демонстрирует перед ним все свое умение.

— Ну как же. Формально вы превысили допустимые меры самообороны. Вот как это звучит. Ворвались в чужой дом, стали палить из пистолета, а у тех, кто в доме был, ничего, кроме холодного оружия, в распоряжении не было. В зависимости от того, как повернуть это дело, вам могла грозить либо смертная казнь, либо большой срок в сибирских губерниях.

— Ай, ай, опять у нас Сибирь хотят осваивать при помощи деклассированного элемента. Неправильный это путь.

— Что же, по-вашему, надо туда самых лучших людей общества отправлять?

— Конечно.

— Тогда вам туда прямая дорога.

— Спасибо за комплимент. Но у меня еще здесь дела остались. Касательно преступников в Сибири, что же, может, что и получится. Вот у британцев с Австралией эксперимент, кажется, оказался удачным. Но простите, мы отвлеклись.

— От чего?

— Вы говорили, что мне прямая дорога в Сибирь.

— Да? Неужели?

— Вы меня пугаете. Знаете, когда не помнят того, что только что происходило, и при этом хорошо помнят прошлое — это верный признак старости. Проверим, не пора ли вам на заслуженный отдых. Помните ли вы…

— Не стоит проверять. И так знаю, что на заслуженный отдых мне будет еще рановато лет этак двадцать пять или даже тридцать, — прервал Шешеля офицер, — раньше меня, как бы я ни хотел, не отпустят.

— Счастливчик.

— Хм. Может быть. Эту тему можно будет обсудить. Но вернемся к нашему основному разговору.

— Вы вспомнили — о чем он? — все так же театрально обрадовался Шешель.

— Я и не забывал, — сквозь зубы процедил офицер, — и так дело получило широкую огласку. Информация дошла до самых верхов. Общественность полностью на вашей стороне, и, решись органы правосудия на такой шаг, как посадить вас в тюрьму, хотя бы даже на то время, пока длится следствие, возле тюрьмы собралась бы толпа и взяла ее штурмом, как когда-то Бастилию.

— И разнесла бы ее по кусочкам? Высокое начальство посчитало, что не стоит так рисковать? Да, и помнится, после взятия Бастилии развернулась такая вакханалия, что не приведи господи. Такое и врагу злейшему не пожелаешь.

— Вот. Вот. А впрочем, к революции освобождение вашей персоны не привело бы.

— Как знать. Кто знает, что придет в голову разбушевавшейся толпе?

— Не беспокойтесь — все было бы под контролем. Максимум — действо сопровождалось бы вышибанием тюремных дверей. Но я предвижу, что персонал тюрьмы сам бы отворил двери перед толпой, поскольку мнение общества касательно вашей персоны как о герое — полностью разделяет. Маятник качнулся в обратную строну. Там, где мог быть знак минус, поставили плюс. Та ночь и та бойня ставятся вам в заслугу.

— Не нравится мне слово «бойня». Все-таки я был один, а их трое.

— Хорошо. Не буду больше его упоминать. Я не удивлюсь, если от нашего ведомства вас представят к какой-нибудь награде и сам министр внутренних дел вручит ее вам в торжественной обстановке.

— Да, да, — тихо сказал Шешель, — не император за Луну, так хоть министр за звезду.

«За спасение звезды. Иначе Спасаломскую не назовешь. Звезда, которая освещает нам небосвод. Как же без нее было бы плохо. А Луна? Настанет ночь, и она вновь появится. Ничего ей не грозит».

— Что, простите? — не понял офицер.

— Нет, ничего. Я о своем. Задумался, простите.

— Пожалуй, сегодня больше не буду надоедать вам своим присутствием.

— Вы вовсе не надоедаете мне. Знаете ли, времяпрепровождение на больничной койке — занятие довольно скучное, — Скорлупов понимающе кивнул, но не стал вдаваться в подробности, откуда ему это известно. — Ранения на войне получали многие, — а поэтому, — продолжал Шешель, — если вы захотите прийти еще раз, пока я здесь нахожусь, то буду очень рад вас видеть.

— Как только позволят служебные обязанности — непременно загляну, — сказал офицер, вставая со стула, — очень интересно будет узнать о фильме, где вы снимались вместе со Спасаломской.

— Вынужден разочаровать вас. Содержание картины, пока она не вышла на экраны, тайна, разглашать которую нельзя, хоть и не под угрозой смертной казни, но все же последствия для ослушников — жесткие. Лишение гонорара, премиальных и так далее.

— Жаль, но думаю, что мы сможем отыскать и другие темы для беседы.

— Ой, — Шешель хитро сощурился, погрозил Скорлупову указательным пальцем, — складывается меня впечатление, что вы захотите предложить мне работу в своем ведомстве.

Скорлупов потупился.

— Я вижу, что прав.

— Не будем пока так далеко забегать вперед. Я вас покидаю. Выздоравливайте.

— Премного благодарен.

Когда Скорлупов ушел, Шешелю стало скучно. Он уставился на дверь, стал гипнотизировать ее, но она больше не открывалась и никто, даже сестра милосердия, не приходил к нему в палату.

Он и не заметил, как пришло лето.

В памяти отпечатались ручейки растопленного солнечными лучами снега, которые текли вдоль улиц и проваливались в водостоки, а люди, чтобы не испортить ботинки, не промочить ноги, перепрыгивали через них, оказываясь почти на центре мостовой, будто нарочно хотели попасть под авто.

Остались только песчинки на дне высохших ручейков. Никому не приходило в голову промыть этот песок, несмотря на то, что некоторые крупинки блестели в нем, как… битое стекло.

Но это было не здесь.

Москву он застал, когда и следов от ручейков уже не осталось. Дворники все смыли.

В витринах его изображение походило на отретушированную фотографию, над которой работал не очень опытный мастер, и, чтобы долго не мучиться, закрашивая синяки под глазами, выправляя ввалившиеся щеки, он наложил на все лицо тени.

Его чуть покачивало то ли от ветра, то ли он опьянел немного, когда вышел из больницы и вдохнул воздуха, к которому не примешивали запах лекарств. Чтобы переход этот был наименее ощутим, последние дни он часто открывал у себя в палате окно, зная, что до обхода врачей еще слишком далеко, а если и войдет сестра, то она лишь упрекнет его за то, что он совсем не бережет свое здоровье и от сквозняка может простудиться, пройдет через всю палату, закроет окно и строго посмотрит на Шешеля. Хорошо еще, что не подумает, будто он все делает нарочно, чтобы подольше остаться в больнице. Но, появись у него такие мысли, ему надо лишь расковырять розовый шрам на боку, который еще несколько дней назад стягивали нитки, а теперь в тех местах, где они протыкали кожу, остались лишь розовые точки.