И снова — в путь, на этот раз уже недолгий. Дня два, наверное, он добирался до реки Берестовой, за которой уже находились советские войска… Под прикрытием стада коров, шедших на водопой, он сумел подобраться почти к самому берегу, потом рванул к реке, бросился с обрыва в воду. Скоро почувствовал, что не доплывет — было безумно обидно безвестно сгинуть в водах какой-то речонки, а тут еще и немцы открыли огонь по одинокому пловцу. Но именно выстрелы словно бы подстегнули его, заставили мобилизовать последние силы. Петр доплыл до небольшого, покрытого кустарником островка, что оказался посреди реки, и затаился там до темноты. Уже ночью он вновь пустился вплавь, добрался до берега и потерял сознание… Там его и нашли советские бойцы — на сорок шестой день его «похода».

В числе переданных нам уникальных материалов, хранящихся в Центральном архиве ФСБ России, есть и «Выписка из протокола допроса Луценко Петра Платоновича, 1913 г.р., уроженца поселка Боровая Фастовского района Киевской области, члена КПСС, работающего ст. инженером Гос. Планового комитета СМ УССР, проживающего в г. Киеве» (далее указан конкретный адрес; кстати, место очень хорошее, в центре города).

«Выписка» начинается словами: «С 16 августа 1941 по 5 апреля 1942 года я был участником спецгруппы НКГБ СССР в г. Николаеве, руководителем которой был сотрудник НКГБ СССР ЛЯГИН Виктор Александрович, известный мне в тот период под псевдонимом “КОРНЕВ”».

Приводим этот абзац для того, чтобы было понятно, какая конспирация была в группе — даже ее сотрудники-чекисты не знали подлинной фамилии своего руководителя.

Теперь обращаемся к тому фрагменту «Выписки», что в данный момент конкретно интересует нас по ходу развития сюжета:

«В апреле 1942 года по заданию “КОРНЕВА” я ушел из Николаева на Восток для перехода линии фронта с донесением для отправки в Москву.

21 мая 1942 года в районе Конграда[99] я перешел линию фронта, явился в Особый отдел 137 кав полка 26 дивизии 6 армии. Мои донесения были переданы в Москву, но 26 мая 1942 года в составе 6 армии я оказался в окружении немецких войск, а затем был взят в плен немцами…»

Вот такая вот жуть — из огня, да в полымя! А ведь, наверное, товарищи даже тайно завидовали Петру — все-таки с временно оккупированной территории возвращается на нашу советскую землю. Это ли не счастье? Но оно вон как все получилось… Однако мы еще вернемся к судьбе Петра Луценко и расскажем о том, как он, всем обстоятельствам вопреки, все-таки сумел возвратиться в Николаев и встретиться с «Корневым» и своими боевыми товарищами…

А пока уточним, что же именно произошло в районе Харькова — в глобальном масштабе, что называется.

«Военные действия на советско-германском фронте возобновились в первой декаде мая. Они развивались не в пользу Красной Армии. Начатые советским командованием наступательные операции под Харьковом и Любанью, оборонительная операция в Крыму и в районе Ржев — Вязьма, а также попытка уничтожить противника под Демянском окончились поражениями. Вермахт вновь завладел стратегической инициативой. Особенно тяжелые последствия имел провал Харьковской наступательной операции (12–24 мая 1942 г.). В ходе ее войска Юго-Западного и Южного фронтов потеряли 277 190 человек, из них 170 958 безвозвратно и 106 232 ранеными. Это способствовало возникновению благоприятных условий для завершения подготовки и перехода в наступление 28 июня 1942 г. группы армий “Юг” (операция “Блау” — “Голубая”)».

В Харьковском сражении, уже во второй раз за время Великой Отечественной войны — в первый раз это произошло в июле — августе 1941 года, во время Киевской оборонительной операции, — погибла 6-я армия. Ее командующий, генерал-лейтенант Городнянский[100], 27 мая погиб в бою на Барвенковском плацдарме.

…Можно понять, что сообщение из николаевской резидентуры дошло до Центра в самое неподходящее время — фронт не просто трещал по швам, но казалось, что повторяется катастрофа лета 1941 года. Военная «машина Гитлера» оказалась совсем не такой «ржавой», как это думалось в Кремле, тем более что излишне оптимистические идеи «ослабить противника стратегической обороной» были, как часто у нас случается, к тому же еще и «интенсифицированы» на местах, а потому реальную активную оборону заменило неподготовленное наступление. Не будем говорить о том, какие настроения царили тогда в Кремле и на Лубянке, но ясно, что задача установить связь с нелегальной резидентурой, вдруг оказавшейся в гораздо более глубоком тылу, нежели раньше, стала еще более сложной. К тому же сначала следовало разобраться в обстановке, а как тут разобраться, если она стремительно менялась: стальные танковые клинья гитлеровцев вновь рвались вперед, на сей раз — к Сталинграду и Кавказу. 4 июля был оставлен Севастополь; 17 июля началась Сталинградская битва; 24 июля советские войска сдали Ростов-на-Дону, а 25-го началась битва за Кавказ…

И все-таки сообщение, пришедшее от «Маршрутников», не осталось без внимания.

* * *

На ту пору у гитлеровских захватчиков заметно поприбавилось не только оптимизма и уверенности, но и подлой их активности.

В 1941-м, понимая, что ход войны затормозился, гитлеровцы не стали спешить с «окончательным решением еврейского вопроса». В частности, в оккупированном Николаеве они не трогали евреев-медиков, предоставив им возможность спокойно заниматься своим профессиональным делом. Но где-то в начале лета 1942 года немецкий врач здравотдела при гебитскомиссариате — то есть, как мы уже объясняли, оккупационной «областной администрации» — сообщил в соответствующие «компетентные органы», что без врачей еврейской национальности вполне можно обойтись, так как положение с медицинскими кадрами улучшилось. Возможно, германский представитель «самой гуманной профессии» решил, что победа близка, поэтому боевые потери уменьшатся и для лечения «высшей расы» вполне уже можно будет обойтись без «недочеловеков».

Его точка зрения удивительным образом совпала с точкой зрения руководства местного СД, считавшего, что без «недочеловеков» вообще можно обойтись, а потому гестаповцы пригласили медиков и членов их семей на небольшую «прогулку», которая завершилась на еврейском кладбище. Там несчастным было приказано лечь на землю, после чего их расстреляли из автоматов в затылок. Возиться с могилами было лень, поэтому трупы казненных были брошены в огромные костры. Личные вещи — в основном драгоценности — были взяты палачами в качестве «сувениров».

Было расстреляно 20 врачей и 22 члена их семей, ну и заодно порядка двухсот больных, находившихся на излечении в местной больнице. Однако уничтожили не всех задержанных: в числе избежавших этой печальной участи оказались Мария Семеновна Любченко и еще несколько человек, которых просто отпустили. Возможно, для прикрытия агента. В «доверительном» разговоре гестаповцы напомнили Любченко и ее «коммунистическое прошлое», и то, что она осталась в городе по заданию Сталинского райкома партии. Совсем неинтересно рассказывать, как «ломали» перепуганную женщину, заставляя ее пойти по пути предательства. В итоге Мария Семеновна дала согласие на сотрудничество, при этом изображая из себя жертву («легенда», разработанная в СД), которой непостижимым образом удалось вырваться из лап гестапо. Мол, просто заменить ее на посту доктора-фтизиатра гитлеровцам оказалось некем. («Но вы понимаете, если кого-то потом найдут — мне дорога одна…») Любченко получила четкие установки, на кого ей в первую очередь следует обращать внимание…