вырос на западном побережье, мог бы разбираться получше! Да я на ней в одиночку плавал в бухту Драмклиф и назад, а ветер был такой, что сам дьявол застудил бы глотку!

— И чего ради? В подобную волну рыбу не ловят…

— А ты не воображай, будто лишь вы, вожди, ради удовольствия рискуете головами. Вот, святые угодники соврать не дадут, — я в самый шторм плавал до Баллинскеллинга и назад просто чтобы потешиться!

— Значит, корыто мне сойдет, — сказал Турлог. — Так я заберу твою лодку.

— Дьяволов хвост ты у меня заберешь! И вообще, что за речи? Надумал уехать из Эрина — отправляйся в Дублин и садись на корабль к своим приятелям-датчанам…

Турлог угрожающе оскалился. Смотреть на это было по-настоящему страшно. Он сказал:

— Люди расставались с жизнью и за менее дерзкие слова…

— А что? Или неправда, что ты связался с датчанами? И разве не за это твой клан выпроводил тебя умирать с голоду на вересковых пустошах?

— Ревность двоюродного брата и женская злоба, вот что было причиной, — проворчал Турлог. — Меня оболгали… но довольно об этом. Не видел ли ты на днях в здешних водах длинного корабля, шедшего с юга?

— А то как же, — ответил рыбак. — Три дня назад мы заметили корабль с драконом на носу, стремительно уходивший от шторма. Он не причаливал к берегу — поди, разбойники мало что получили от западных рыбаков, разве что крепкие тумаки…

— Похоже, это был Торфель Светловолосый, — покачивая на темляке топор, пробормотал Турлог. — Я знал…

— Так что, на юге случился морской набег?

— Шайка грабителей напала ночью на замок Килбаха. Было сражение, и пираты увезли Мойру, дочь Муртага, вождя далькассийцев.

— Слышал я про нее, — вполголоса ответил рыбак. — Значит, на юге станут точить мечи. Станут пахать море и собирать кровавую жатву! Верно, чернявый?

— Ее брат Дермод получил мечом по ноге и лежит беспомощный. Земли клана грабят с востока Мак-Муррахи, а с севера — О’Конноры. Племени надо защищаться, и даже для поисков Мойры много воинов выделить они не сумеют, потому что речь идет о жизни или гибели клана. С тех пор, как не стало великого Брайена, вся Эрин колеблется под троном далькассийцев… Но даже и в таких обстоятельствах Кормак О’Брайен снарядил корабль и погнался за грабителями, только их ловить — все равно что пытаться выслеживать диких гусей. Люди думают, что на них напали датчане из Конингбега. Что тут сказать… У нас, изгнанников, есть кое-где длинные уши… Так вот, в Килбахе побывал Торфель Светловолосый, хозяин острова Слайн, который северяне называют Хелни. Это в Гебридах. Туда-то он девочку и увез, и я намерен за ним последовать. Одолжи лодку!

— Да ты спятил! — вырвалось у рыбака. — Ты сам себя слышишь? Из Коннахта на Гебриды — в беспалубной лодке?.. Да в такую-то непогодь? Нет, точно спятил…

— Я бы все-таки попытался, — ответил Турлог. — Так ты мне лодку-то одолжишь?

— Нет!

— Я ведь могу тебя убить и просто забрать ее…

— Можешь, — непоколебимо ответил рыбак.

— Ах ты свин этакий! — рассерженно рявкнул изгнанник. — Принцесса Эрина в лапах у рыжебородого северного насильника — а ты торгуешься из-за лодки, точно какой-нибудь сакс!

— Слушай, мужик, а мне что, по-твоему, жить не надо? — с не меньшей страстью отозвался рыбак. — Отберешь лодку, я же с голоду сдохну! Когда я еще раздобуду подобную? Их, таких, — раз, два, и обчелся!

Турлог потянулся к браслету на своей левой руке.

— Я тебе заплачу, — сказал он. — Вот обручье, которое своими руками надел мне Брайен Бора перед сражением при Клонтарфе. Держи! За него ты сотню лодок себе купишь… Мне случалось голодать, но и тогда я с ним не расстался. Теперь, вижу, настал час последней нужды…

Но рыбак отрицательно замотал головой, его мысль следовала своеобразной логике, присущей гэлам.

— Нет! — сказал он. — Моя убогая хижина — не место для браслета, которого касались руки короля Брайена! Оставь его себе — и, во имя всех святых, забирай лодку, раз так уж приспичило!

— Ты получишь ее обратно, когда я вернусь, — пообещал Турлог. — И впридачу, если повезет, — золотую цепь, что сегодня украшает бычью шею какого-нибудь северного морского бродяги…

Непогожий, свинцовый день был печален. Стонал ветер, и монотонный рокот моря, казалось, рассказывал о глубинной скорби всех сердец мира. Стоя на скалах, рыбак провожал глазами утлое суденышко, которое, лавируя, быстрой змейкой пробиралось между утесистыми островками — пока наконец открытое море не подхватило ее и не понесло, точно легкое перышко. Ветер всей мощью ударил в маленький парус, лодочка содрогнулась, накренилась — но затем выправилась и стремительно помчалась прочь от берега. Она быстро уменьшалась, становясь крохотной точкой у пасмурного горизонта… А потом снова пошел снег, и в морской дали сделалось невозможно что-либо разглядеть.

Какой-то частью разума Турлог вполне осознавал полное безумие затеянного им предприятия. Ну так что ж с того! Он с детства привык к тяготам, опасностям и смертельному риску. Холод, лед, снег с дождем и бешеный ветер — все это быстро довело бы до смерти более изнеженного и слабого человека, но Турлога лишь понуждало полнее напрягать силы. И то сказать, он был жилист и вынослив, как волк. Турлог Дуб выделялся даже среди своего племени, чья телесная крепость неизменно поражала самых закаленных норманнов. При самом появлении на свет новорожденного мальчишку закинули в снежный сугроб, дабы испытать его право на жизнь. Его детство и ранняя юность прошли среди гор, береговых откосов и суровых пустошей запада. Он ни разу не надевал тканой одежды, пока не достиг возраста мужества; весь наряд этого сына далькассийского вождя составляла волчья шкура. Еще прежде своего изгнанничества он плавал без устали и был способен день-деньской бежать рядом с лошадью, и та утомлялась первой. Позже, когда из-за клеветы завистливых родственников Турлог зажил жизнью бродячего волка, его закалка и жизнеспособность достигли высот, которых цивилизованный человек попросту не способен представить.

…Спустя время снег прекратился, небо мало-помалу расчистилось, но ветер продолжал дуть. Турлог волей-неволей держался в виду берега, избегая подводных камней, о которые, казалось, его суденышко вот-вот должно было разбиться. При этом он не покладая рук управлял парусом и рулем и действовал веслами. Подобное едва ли удалось бы даже одному из тысячи умелых мореходов, но Турлог справился. Он легко обходился без отдыха и сна, только время от времени запускал руку в мешочек со съестными припасами, которыми на прощание снабдил его рыбак.

Когда он достиг Малин-Хэда, непогода чудесным образом успокоилась. По морю еще гуляла тяжелая зыбь, но шторм