– Нет, – простонала Ева и оттащила покачивающегося Костю от лужи на полу, пока он в нее не упал.

В туалете она сунула голову мальчика под кран и обмыла лицо, как это делала своим маленьким.

– Ты меня ударила, – констатировал начавший трезветь Костя. Мокрый, он сидел на унитазе, потому что стоять хорошо на ногах еще не мог, и смотрел, как Ева разматывает рулон туалетной бумаги.

– Извините, – Ева кивала дежурному составу отделения, вышедшему поглазеть на нее, и бросала размотанную бумагу в лужу на линолеуме, стараясь ее промокнуть. – Он неплохой мальчик. Бывает!

Девушка в форме сержанта принесла ведро, совок и тряпку.

– Надавайте ему как следует! – посоветовала она, помогая загружать промокшую бумагу в совок. – Мужики понимают только силу! – Девушка покосилась на своих коллег. – Их нужно приучать, пока маленькие!

– Обязательно, – пообещала Ева, – только на улице, когда выйдем из помещения. С меня туалетная бумага.

Сорок второе отделение Костя покидал, повиснув на плече Евы и митингуя.

– Она меня ударила! Вы будете свидетелями, она наверняка при исполнении! Она всегда при нем… – Справившись с заплетающимися ногами, пока Ева кивала всем напоследок, извиняясь и прощаясь, Костя набрал воздуха и закричал: – Ева Курганова ударила пьяного ребенка, когда была при исполнении! Представляешь, – доверительно сообщил он на улице, – они поверили, что я твой сын! Ну и кретины! Получается, что ты меня родила… Сколько тебе сейчас?.. Подожди, не тащи меня, я посчитаю, я не могу считать на ходу.

– Какая ты сильная! – пробормотал Костя, когда Ева затолкала его на заднее сиденье своей машины. – Получается, что ты должна была родить меня лет в тринадцать? В двенадцать? Я нигде не нашел, сколько тебе лет.

– Где это – нигде? – Ева села за руль, посмотрела на свои руки и заявила сама себе: – Я спокойна. Я очень спокойна. – Она повернулась к лежащему Косте. – Ребята в отделении решили, что ты мой сын, потому что у меня есть сын твоего возраста. Или старше, – добавила она с сомнением. – Я точно не скажу, сколько ему лет, это не важно.

– Многодетная мамаша-снайпер, избивающая подростков, – захихикал Костя.

– Я тебя только слегка ткнула локтем!

– Представляю, – встал Костя, – представляю, как это будет не слегка. И не локтем. А хочешь, я разденусь догола вот тут, в машине, и ты меня побьешь плеткой, а, мамочка?

Ева сначала прыснула, потом расхохоталась во весь голос.

– Смеешься… Смешно тебе? Если мы поженимся, я буду моложе своего пасынка, да?

– Нет, Костя, – Ева вытерла выступившие слезы и протянула ему термос. – Извини. Ты не в моем вкусе.

– Ладно. Не поженимся. Пока. Но учти, – Костя погрозил пальцем, – у меня мама – однолюб. И дед – однолюб. Был, – добавил он, справившись с отвинчиванием крышки.

– Почему – был?

– Спекся, – коротко ответил Костя. – Что это тут?

– Кофе. Куда тебя отвезти?

– Вот вопрос. А к тебе можно?

– Нельзя.

– Понятно. Твой сын старше, он меня выставит за дверь. Какая все-таки абсурдная штука – жизнь.

– Перестань говорить про жизнь с таким умным видом. Мне опять становится смешно.

– О, извини! Извини, я забыл, что это ты – специалист по жизни и по ее безопасности. Кстати, как можно завербоваться к вам в службу по этой самой безопасности?

– Это трудно. Сначала нужно как минимум закончить школу.

– А сколько существует твоя контора?

– Сложно сказать, – задумалась Ева. – Тайная канцелярия была создана еще при Петре Первом.

– Тайны! – мечтательно заметил Костя. – Шпионские страсти. Слежки, убийства, подкупы, секретные материалы. Ну и скука, – закончил он с отвращением.

– Зачем тогда тебе вербоваться?

– Чтобы все это уничтожить. Представь только, вместо твоей Службы – Комитет Гласности. Ка и Гэ без Бэ!

– Если ты не можешь решить, куда тебя отвезти, могу предложить приличный платный вытрезвитель. – Ева завела мотор. – Это рядом. Пока существуют деньги, будут существовать тайны. Пока будут тайны – будет сыск и шпионы. Вот такая, Костя, проблема. Ты не всегда сам выбираешь, мараться тебе или с пофигизмом семнадцатилетнего только рассуждать о переустройстве мира. И у меня такое чувство, – Ева посмотрела на Костю в зеркальце, – что ты уже замарался по уши.

– Я не хочу в вытрезвитель, – заявил Костя.

– Ладно. Сдам папе с мамой под расписку.

– Я не хочу к папе с мамой.

– Не думаю, что тебя в таком виде можно подбросить деду. Пожалел бы старика, а?

– Я его и пожалел, – ухмыльнулся Костя. – Если кого и жалел в своей жизни, так это деда. Я его так пожалел!

Ева покопалась в «бардачке», нашла валяющуюся там на всякий случай пачку сигарет.

– Куришь? – она протянула пачку Косте и внимательно посмотрела на него в зеркало.

– Нет, – покачал головой Костя. – И деду не даю. Он курильщик был матерый. До первого сердечного приступа. Я отучил. По карманам шарил, его стол обыскивал. Отучил…

– Допрос несовершеннолетнего без присутствия адвоката, – голос Кошмара в ухе.

Ева вздрагивает и тормозит. Со стуком падает сзади термос.

– Ноль часов двадцать три минуты, связь закончена. Спокойной ночи, полковник. – Она снимает микрофон и достает динамик.

– Полковнику никто не пи-и-и-ишет, – громко и заунывно затягивает Костя, – полковника никто не жде-о-о-от!

В половине второго ночи Ева ходит и ходит из одной комнаты в другую, потом – на кухню, потом – в ванную, тихими маленькими шажками – по коридору. Все это – не включая свет. Уже по нескольку раз поправлены одеяла близнецов. У Кеши осторожно вытащена книга из-под подушки. Квартира, подсвеченная уличными фонарями и странным, не затухающим даже в ненастные ночи свечением города, дышит спокойным дыханием детей, бурчит батареями, содрогается включенным холодильником. Ева и не представляла, сколько звуков присутствует здесь ночью.

Осторожно открыв дверь комнаты Далилы, Ева подходит к кровати и уже собирается запрятать под одеяло белеющую руку, как рука эта крепко хватает ее за запястье, и почти детский испуг помогает за долю секунды осознать – это не рука Далилы!

Нашарив выключатель ночника, Ева включает его и застывает от неожиданности.

– Ева Николаевна, – говорит Январь, не выпуская ее руки. – Вы бродите по квартире уже сорок две минуты.

– А где… – Убедившись, что извиняться не придется – Январь в кровати один, Ева осматривает комнату. – Где Далила?!

Январь отпускает ее руку и садится.

– Я пек блины, – говорит он медленно, разглядывая свои ступни на ковре. – Далила пришла не одна. С нею был молодой человек, который уже в коридоре начал предлагать ей услуги массажиста. Что я должен был подумать? Вот именно это я и подумал. А главное – Далила была как бы не в себе. Ничего не понимает, говорит разные странности и умоляет этого массажиста отвезти ее в следственный изолятор. Что я должен был подумать?