Когда я нырнул в парное облако и очутился в пещере, мелькнула мысль, что раненый идёт к своим товарищам (сослуживцам, соплеменникам, друзьям), способным оказать ему помощь, сделать операцию или восстановить здоровье каким-то другим способом. Наверное, в копях, в суперстерильной среде действительно можно залечивать раны, впрочем, как и лёгочные заболевания (есть ведь такой метод лечения бронхиальной астмы). Но оказавшись здесь, в совершенно пустом пространстве, стало ясно, что никаких товарищей тут нет и не было давно, и судя по поведению, он никого не искал. С минуты на минуту я ждал, когда он обмякнет совсем, поскольку тащил его, практически завалив на спину, и не чувствовал ударов сердца.

И это случилось, когда мы миновали шестые двери: подошёл, чтобы поднять его и обнаружил совершенно безвольное тело. Я выключил фонарик (батареи начали садиться), опустился рядом с ним на жёсткую, как наждак, соль, испытывая чувство редкостное, напоминающее раздвоение личности: какая-то часть сознания, в тот момент существовавшая как бы сама по себе, ужасалась, противилась всему, что происходит и била тревогу, но другая, большая часть, оставалась непоколебимой, рассудительной, и я не испытывал никакого страха. Будто знал, здесь никогда не заблужусь, не пропаду, не исчезну в этих неведомых бесконечных копях, даже если кончатся батарейки и останусь без света. Непонятно откуда, но существовала полная уверенность в безопасности, и ещё необъяснимое ощущение, что я знаю это пространство, бывал здесь и стоит мне сейчас, не включая фонаря, пойти вправо, обязательно найду низкую, вырубленную в базальтовой толще галерею, которая заканчивается небольшим круглым зальчиком, где стоит старая бревенчатая сторожка, и там есть вода, пища и топчан, покрытый войлоком.

Чтобы проверить это и уверовать в собственную безопасность, я оставил спутника и пошёл вправо, без света, наугад. Примерно через двести шагов по абсолютно ровной соляной тверди я зажёг свет: узкая дверь в отвесной, затянутой космами летучей соли стене, за ней галерея. Можно было возвращаться, но я не удержался, прошёл до конца и открыл избушку.

И всё там было: кадушка с водой, хлеб, вяленое мясо и даже соль в деревянной солонке. Но самое удивительное, согреться здесь можно было от свечи, зажжённой под большим медным и пустым котлом. Я выпил два ковша пресной, скорее всего, дистиллированной воды, набрал фляжку и пошёл назад.

Редкий и слабый пульс у чекиста ещё прощупывался, дыхания не было, или я не услышал. Я поднял неподвижного спутника на спину и протащил метров тридцать, однако вялое, огрузшее тело постоянно сползало, ноги волочились по земле и оттого, что всё время подбрасывал его, я сбивал своё дыхание и терял силы. Потом взял поперёк, кое-как взвалил на плечо ногами вперёд и понёс, чувствуя, как самого сгибает пополам. С тремя передышками я кое-как дотащился до седьмой двери, открыл её, но поднять стражника ещё раз уже не мог — взял под мышки, переволок в последний зал и сам рухнул рядом с ним.

Я боялся уснуть, и потому растирал себе лицо, и так горящее от пота и летучей соли. Отлежался, поднялся на ноги и посветил вокруг: привычной уже, набитой ногами дороги не нашёл, множество тропинок веером разбегалось в разные стороны и будто таяли, растворяясь в поблёскивающей соли. Где искать эти восьмые двери, было совершенно непонятно. Оставив стражника, я пошёл по компасу строго на север и через семьсот двадцать шагов наткнулся на гладкую соляную стену. Дверей не оказалось ни слева, ни справа, но зато я высветил вход в низкую галерею, и думая, что это ниша, а дальше может быть выход, прошёл до её конца и оказался в тупике. Поплутав вдоль стены ещё около часа, я взял направление строго на юг и вернулся к раненому.

Видимо, по дороге растряс стражника: он ожил и теперь стонал, кашлял, горлом пошла кровь, после чего вдруг задышал громко и очнулся. Я положил его на бок, включил фонарь.

— Где мы? — спросил он будто спросонья.

— За седьмыми дверями.

— Дальше идти не нужно. Оставь меня здесь.

— А и некуда идти. Восьмой двери я не нашёл.

— И не найдёшь…

— Может, вернуться назад, в сторожку?

— Зачем?… Отсюда нельзя возвращаться.

— Но в этом зале ничего нет, а там вода, можно согреться.

— Мне не холодно, и я не хочу пить.

— Ну и что будем делать? — спросил я.

— Ждать.

— Долго ждать? Может, всё-таки сходить и поискать вход?

— Нет, не ходи! Это бесполезно, только потеряешь силы.

— Тебе зачем туда, за восьмые двери? Там помогут? Там кто-то есть?

— Живых нет, — не сразу отозвался он. — Я надеюсь, собака успела, и она скоро придёт за мной.

— Кто придёт?

— Валкария.

Мне показалось, я ослышался, голос был сонный, невнятный, однако я боялся окончательно разбудить его — вдруг замолчит?

— Ты послал за ней собаку? — спросил как бы между прочим.

— Собаку послала слепая Дара, — тем же тоном отозвался он.

— Валкария живёт здесь, в копях?

— Здесь никто не живёт. Видишь, кругом только соль…

— Откуда же она придёт? Сверху?

— Нет, снизу. Возможно, где-то уже близко, я чувствую, и, кажется, слышу шорох её прекрасного плаща.

Я не знал, что думать, его речь напоминала бред, и та часть сознания, которая дрожала от ужаса, сейчас кричала, взывала не верить, не принимать его слов. Но в памяти стоял мой дед, который тоже вроде бы нёс неведомо что под воздействием «солнечного удара».

Так всем казалось…

— За восьмой дверью что?

— Мир Мёртвых.

— Но ведь ты ещё жив?

— Нет, я умер три дня назад на перевале. Попал в засаду…

— Я вижу, чувствую — жив! Тёплый, бьётся сердце…

— То, что ты видишь, это уже не жизнь. Переходная фаза. — Он вроде бы проснулся, и слова его от этого зазвучали более внятно. — Да, люди цепляются и за такую форму, долго залечивают раны, переливают чужую кровь и пьют силу живых. Потому человечество превращается в общество больных и вечно страждущих. Я потерял много крови, клаврат погас, всякое существование бессмысленно.

Разум, уже привыкший к археологии, зацепился за слово «страждущих». СТРА ждущих — ждущих зенита солнца. КЛАВРАТ, КОЛОВОРОТ — подъём, возвышение гармонии. Или способность, воля к возвышению и развитию?

— Клаврат — это что? — спросил я.

Он ответил, будто отмахнулся:

— Солнечное сплетение.

— А что там может погаснуть?

— Клаврат, жила иссякла…

В тот же миг я вспомнил Гоя, который тоже говорил о жиле, но только иссохнувшей (что впрочем, одно и то же), и чтобы вновь оживить её, нужно было завернуть человека в шкуру красного быка…