Проходя в горницу, низко склонялись под косяками. Матушка, собиравшая со стола, при виде гостей из дружины удивилась-ужаснулась, засуетилась, и скоро перед кодлой нежданных мужиков наметалось кое-что съестное. Коновка недоигравшей медовухи стуком о доски пригласила на лавки. Глобка с младшими остался за вторым столом.

Отведали напитка. Витей утер усы, поставил заморский кубок рядом и попросил хозяина продолжить рассказ. Еленец, радый гостям еще и потому, что посчастливилось испить ароматный медок не в очередь, с взбодренными хмелем очами повел сказку о прошлом лете:

— Глядим с братками — лодейка прибилась умыслом к бережку. Смекаем: мож, кто татьствовать в лес подался, а, мож, кака друга беда-нужа обуяла… Вместе подмечаем издали — народец там ратный, но маловато его. Борты у посудины высоки — наших-то выше в три раза — и на плаву взять ее не можно. А тут стоит, родимая, возле берега приудобленная— как нас поджидает!.. Ушкуйки наши следуют мимо, а мы глаз не сводим с суетни за лодейкой да все людишек считаем. Дюжина или того мене — расклад благой. У нас токо лодочек дюжина— посему решили вдарить…

Гости черпали себе медовуху, кушали с корочкой пирожки, на лбах выступили капельки пота. Глянули на Еленца, ожидая продолжения рассказа. Светояр с Синюшкой, заметив резкую перемену в норове парня, тоже пили и жевали. Еленец, польщенный вниманием серьезных мужиков — в особенности ростовских воев, — совсем расхрабрился:

— Проплыли ниже, напряглись умишком, опасаясь посеченными быти от мечей невидимых от нас. Удумали-таки грянуть, и как бы ни стало дело — разить не с воды, а от берега. Для того высыпали ватагой на твердь, хоронясь, поползли, аки гады. С лодейки нас не видать, а мы всей обстановкой володеем, мечи и ножи наши готовы… У гостей охрана все место окрест сторожила— уж нам головы не поднять, но и темени в подмогу ждать охоты нет. Ежели по берегу пасутся, то должны и вернуться, а посему решили бить, не медля… Ползем, вьемся — пока уж не заметят… И вот черноокие всполошились криком, а мы-то уж бежим во всю прыть! Мечи, а у кого — заморские сабельки наголо, сулицы готовы юркнуть по ближним… Те людишки тож не без разуменья: мосток наверх — и давай постреливать из луков. Кричат голосисто, своих, видно, кличут. Те из них, что остались по жребию туземного рока на берегу, бегут вроссыпь — мы их ловим, словно двуногих выторопней. Упустить нельзя — с подсобой вернутся. Словили соколиков, а проку — как не было, так и нет: к посудине не подойти — спицы свистят комариками, власы теребя…

— Да, браток, ухнет такой комарик— враз окончится житие! — понимающе помог рассказчику Витень. Матушка, сидя рядом, пустила слезу. Травина обняла ее сзади. Бесцветные веки под белесыми ресничками девочки набухли и покраснели. Помнила она своего хорошего тятьку— мамка и сейчас плакала о нем. Жалела дочка родителей обоих, но стояла молча, не издавая ни звука. Проказник Обык, почернев глазами, сидел в уголке, как привязанный, с жалостью глядя на мать. Еленец посмотрел на Глобку, вспоминая свой страх при приближении к кораблю. Он не имел щита и, заколов пленника, вместе с братом укрывался им, выпячивая перед собой тяжелое тело, пахшее смертью и чужой землей. Ночами потом снился мертвый инородец, не давая юношам спокою.

— Че замолк, братишка? — вопросил Додон, давно забывший и первые трупы, и первую кровь на своих руках… Еленец черпнул мутного напитка, чуть отпил и повел дале:

— Кто щитами, а кто и так просто — поглядом своим — укрывались. Сообразили, что добро спой-манное пропадает — неча, стало быть, жалеть об нем! Тако пленных и порешили… Подошли к бортам, а лодейка уж было гребла опустила. Хорошо что нас много: кто — орясины ставит, кто — корму топориками рвет, кто — крюками ее багрит. А с берега швыряем камни — несметь скоко! Те и маковок не кажут! А веслять-то им надо, посему некоторые крадутся к борту, норовят отстать. Лучники наши бьют без шавуев. Попадали те, окаянные, остальные в страхе и вида не кажут… Залезли мы по рулю сзаду, скинули вниз мосток, поганцев согнали на кичку, смотреть добычу взялись. А там — посуды хрупкие, оружие и узы всяких мастей. Видно, после торжища еще и рабов имать прибыли. Сжалось у нас в грудях — негодуем! Решили подождать проказников и по правде наказать!.. Но не суждено было тому случиться: оглянувшись, узрели, скоко нас в горячной атаки полегло. Чуть не половина убиенны, поранены и отлетают… Пленники горючие слезки льют. Выпустили мы их голышом на берег с порезанными плюснами — чтоб сиднем сидели, пока мы обернемся. Спустили суденышко до ушкуев, выгрузили, что поспели, да и запалили окаянную скорлупку. Отправили посля родную, откель пожаловала.

— А мож, она с Булгара была? — спросил с улыбочкой Додон.

— Не, черны слишком… — подал голос Глобка. — Верно, с полдня.

— А добыча невелика оказалась!.. Скоко за нее голов положили, а все порожние возвернулись… — горился расчувствовавшийся Еленец.

— Чего ж на обратном пути ладейку в Булгаре не продали? — не понимал Светояр.

— Да вот, олухи! — посетовала мать. — И что добыли — роздали по семьям.

— Лодейку веслять — слишком долго. Сторожились мы… Да и злоба обуяла!.. О том и не думали! — Еленец серчал на мамку, вновь заладившую свое.

— Все по правде, сынок! — поддержал парня Витей. — С посудиной той — морока. С обузой — себе дороже встало бы… Думаю, старшины ваши с соображением были. И сирым добро содеяли правильно! Все, мать, с нашим законом согласно.

— А што, в дружине славных кметьков не треба? — обратился к нему Светояр.

— Поступай! Мы об том же речем. И ну по лесу промышлять! Я же вас зову больше должного срока! — возгорелся надеждою Витей.

— Я не про себя реку — вот про этого ушкуйника! — Светояр указал на Еленца.

— Так ведь добрый коник для того нужен, меч да броня… — Витей, немного расстроенный отказом бородатых, с сомнением посмотрел на хозяйского молодца. — Прокорма ныне дружине нет. Поход нескоро: через дюжину дней, а то и вторую — когда дорога подветрится. До того самим треба шастать — аки волчарам.

Синюшка сидел напряженный, перебирал мыслями ходы-действия. У него все имеется: и конь, и оружие, и броня! Готов и навести ростовцев на соседских лешаков… Почему Светояру в голову сие не намекается? Ведь через дюжину ден провожали бы жинки их обоих в киевский поход с доброй ратью. Чего молчит, простак?.. А Светояр, и дальше не думая о своем, увещевал дружинников:

— А ежели мы колонтарь кметьку справим? Лошадка у них есть, оружие сами тут подыщут. Приспособите парня, аль нет?

Троица ратных ростовцев воротила уши от ходатая — будто от приставучей мухи.

— Было б хлеба до сыти, взяли б всякого! — спокойно ответствовал Капь.

— А броню неужто свою отдашь? — улыбнулся Додон.

— Зачем отдам? Куплю!

Светояр вышел из-за стола, через время втащил в горницу из сеней два тюка шкурок.

— Да хоть бы еще стоко — и киевскую гривну не выторгуешь!

— Вот это да! — расстроился Светояр, будто не знал о том раньше. — А в Киеве-граде гривну сим выторгуешь?