— Хоть три! Считай сам: двадцать пять куниц — гривна! — засмеялся Додон. Витей крякнул.

Синюшка смекал: «В копыте, наверняка, и двадцать гривен будет… Эх, найти бы лешачье серебро — да в Киев с Проткой и Коном двинуть, вей-ветерок нам в спины!..»

Светояр уселся на скамью, обхватил бороду ладонью, прикидывая в уме барыш, если сдать имевшуюся пушнину в Киеве. Дружинники беседовали с Синюшкой и матерью, а Светояр соображал: «С четырех сороков куницы возьмем шесть гривен. Если с каждого узла по столько, выйдет где-то двадцать четыре гривны, а сие — боле копыта серебра! Своего, честно заработанного… Ладно дело свяжется…»

Дружинники поблагодарили хозяев за хлеб, за мед и отчалили. Синюшка с Еленцом и Глобкой пошли проводить их до ворот. Витей обещал потрафить Еленцу со служилым делом. За городьбой Синюшка отозвал Витея в сторонку. Оглянувшись, нет ли поблизости Светояра, проговорил:

— У нас с дружком тамо жинки с дитятями, да кое-кто из старых русичей… Как бы худа не злоключилось!

Понятливый ростовец тихо научил:

— Дык сие не беда! Возьмем барыш — и съедем. Не о том горюешь, муже.

— Светояру не по нраву затея с татьбой. Он, верно, никуда не поедет.

— Кто нас неволит ему о том до срока речь? Не сказавши дружку твому и наедем, не откладывая. Будь при нас и лишь наметку дай, а мы дело содеем.

— Так когда ж?

— Завтра с угрева и выступим. Нам скоро в Киев — надоть обернуться.

— Добро. Токмо коника мне снарядите. Тут шуметь не стану.

— Добро, кметь, и коника, и мечишко подберем. К торговому юру подходи…

Расстались…

Светояр собирался завтра выйти в лес на лося, наивно убеждал Синюшку в пользе от поездки в Киев… Товарищ поддакивал — и вида про недоброе не казал.

* * *

Вставали исстари рано — чуть ли не затемно — а посему и ложились до темноты. Едва закатывалось солнышко и становилось сумеречно, люди укладывались спать — чтоб не шарахаться в потемневшем доме да не коптить перед сном воздух лучиной или сальным светильником. Исстари привыкли все делать вовремя — в соответствии со временем года и солнцем. Как удобней, так и бытовали; как требовал непреложный закон природы, так и поступали, не вдаваясь в рассуждения…

* * *

Слишком многое совершилось в тот день. Почти никто не спал, думая о своем.

Мать сожалела, что пустила постояльцев. Серебро показали — не отдали; с дружиной тоже подвижек не предвидится… И вообще; надоело бедствовать!..

Обык вспомнил мамкины слезы за столом, где не хватало лишь тяти, но были зато два старших брата да сестра — и успокоенно уснул.

Травина грезила о том, что если бы кто-то из пришельцев был ее мужем, она бы улеглась с ним за перегородку и шушукалась. Верно, целовались бы… Но как слюнявиться с такими здоровенными бородатыми мужиками?!.. Вот если бы с тем мальчишкой, что живет через четыре дома…

Светояр думал о Стреше, мыслями то и дело возвращаясь к странному поведению Синюшки.

Синюшка решил не спать, боясь пропустить условленный час.

Глобка сильно расстроился тем, что о его месте в дружине даже речь не заводилась. Еленец увидел в Светояре хорошего, складного человека, мало похожего на того, что попросился к ним день назад. «Надо бы шепнуть ему, что задумал его дружок с нашими…» Услышал он случайно пару фраз — остальное докумекал. Но как сказать? Ведь спят чужаки на печи рядышком. «Подожду… Должен же второй когда-то заснуть…»

* * *

Племя Лесооково гудело несвязными затейками, шепталось-секретничало, но о чем — вож не знал. Никто ему ничего не доносил — будто неродной стал он им. Пир с Ижной, наблюдая полное отчуждение второго дома, больше не наведывались туда. Всего неделя прошла после отъезда мужиков, а уж никто из мери и голову не поворачивал приветливо в сторону дома русского.

Охота, солнечные игрища на первых проталинах, посиделки всем скопом на крыльце, редкие посещения капища — вот и все занятия мери. Именно это можно было лицезреть, наблюдая их пустяшную жизнь. Еще слышались с мерянского двора окрики на ребятню — чтоб не гуляли близко к лесу. Согнанные к крепким стенам, играли детишки в охотников и мам… Ночью мерь набивалась ночевать в дом.

Никакого заговора — просто-напросто успокоились все, и из этого состояния пытались не выходить. Без сомнения, разговаривали о русских, с грустью вспоминая жизнь свою прошлую. Сожалели о вмешательстве в их вековой уклад.

— Хоть бы они ушли отсюда побыстрей — без них хорошо! — озвучил общую думку молодой финн.

Помолчали. Никто и не усомнился, что эдак было бы лучше. Правда, потом прозвучало — просто так, для продолжения беседы:

— Воины они на славу! Кто из нас сравнится с их бесстрашием?.. Дом этот тоже сложили они — мы только помогали и учились…

Ни сочувствия, ни понимания не нашлось… Рассудительный мужик такого рода мысли больше не выскажет. Будет держать себе на уме. Легче ведь — помалкивать, немо подмечать, смотреть за настроением других и втыкать пару-тройку фраз, одобряемых общим разумением…

На следующий день Юсьва с тремя мерянскими мужиками и неугомонной Милье отправились к своим землянкам. Там терпеливо оставался и ждал возвращения всех растерянный Лесоок. Была при нем приглядная высокая женщина, другая — при старике и трех старухах, да двое преданных молодцов ошивались там же. Некто Тук привел из соседского племени еще двух женщин для быта.

— Как дела, Лесоок? Сидишь? — спросил вместо приветствия Юсьва.

— Сижу, костер берегу… — ответил Лесоок, не глядя на рыжего. Он пытался угадать затею пришедших.

Юсьва уселся перед вождем. За его спиной встала главная зачинщица всех неурядиц.

— Отчего сердитая, Милье? — широко раскрыл прозрачные глаза Лесоок.

Женщину, не ожидавшую прямого к ней обращения, передернуло.

— Дело у нас к тебе… — Она замолчала, ожидая продолжения от Юсьвы. Положила ему на плечо руку, предлагая без промедления приступить к главному.

Лесоок опустил взгляд на Юсьву. В глазах явил лукавинку нетерпеливого интереса, но молчал, готовый вот-вот улыбнуться неуверенным гостям.

Подошел некстати Тук, громко переговариваясь с бреховатой бабой Крутевского племени — той самой, что лезла когда-то с настырностью голодной лисы к Светояру и за то отданной Кроути. Татарчонок, будто не желая замечать пришедших, повернулся к бестолковой бабе, произнес ругательство в ее адрес, потом равнодушно сказал:

— Иди — куда хочешь.

Лесоок поглядел на булгарчонка, как на проказника, а тот запросто уселся рядом и что-то вякнул на родном языке. Этикет взаимоотношений с вождем был дерзко нарушен. Вож взъярился и ответил по-фински:

— Хватит дурить! Еще приплод принесешь… Старух кормлю— только детей и не хватает!.. Эй, вы, сзади — садитесь, не стойте! — обратился он к спутникам Юсьвы и опять уставился на заводил. Юсьва зыркнул на Лесооковых старух и начал о деле: