с именем В.Н. Львова, была несоизмерима, например, с действиями военного министра Временного правительства А.И. Гучкова, по указанию которого было смещено с занимаемых должностей до 60% высшего офицерского состава. Вместе с тем Львов был склонен преувеличивать свои властные возможности, сам репрезентовал себя в виде церковного диктатора. Однако там, где его инициатива наталкивалась на сильное общественное движение духовенства и мирян, он оказывался бессильным. Так было, например, при выборах столичных архиереев. При всем желании Львов не смог бы сместить епископа, пользовавшегося авторитетом в епархии, несмотря на, казалось бы, компрометирующую с точки зрения революционного сознания позицию владыки.

Можно сказать, что на негативную характеристику Львова повлияла и его роль в деле Корнилова, а также и «похождения» в Советской России, уже после возвращения из эмиграции. Львов еще в эмиграции примкнул к сменовеховцам, которые считали советскую власть закономерным итогом революции. Он считал себя церковным большевиком и просил о разрешении вернуться в Советскую Россию. Видимо, в то время и родилась злая легенда о бывшем обер-прокуроре Синода — активном члене «Союза воинствующих безбожников».

Сменивший В.Н. Львова А.В. Карташев по радикализму, кажется, превосходил своего предшественника. Так, 13 марта Карташев от имени Религиозно-философского общества направил записку новому правительству с предложением церковных реформ. В ней предлагалось немедленно отделить Церковь от государства, но до этого правительство должно было «устранить с ответственных постов всех иерархов, составляющих оплот самодержавия». По мнению Карташева, этого требуют «не только соображения политические, но и уважение к достоинству иерархии, которая лишь по принуждению присоединилась к новому свободному строю». Тут же содержалось предложение: «для раскрепощения народной совести и предотвращения возможности реставрации выпустить соответствующий акт... упраздняющий силу таинства царского миропомазания». Можно представить, к какой смуте привели бы такого рода «реформы». Особенно непонятным представляется практическое выявление всех иерархов, сочувствующих самодержавию.

И хотя лично А.В. Карташев отличался мягким характером, в области же практических действий его деятельность мало разнилась с деятельностью В.Н. Львова. Отчасти это сказалось и в мемуарах Карташева, где тот даже упрекал Львова в недостатке «политического радикализма».

В конфликте архиерея с Советом или Исполнительным комитетом обер-прокурор почти неизменно принимал сторону епископата. То же самое можно сказать и о деятельности самого Синода. Как правило, все участники конфликтов апеллировали к нему как к важному и авторитетному арбитру. Члены Синода, вынужденные принимать неотложные решения в обстановке нарастающего хаоса, в целом контролировали ситуацию на местах. (Исключение составляют грузинские епархии.) Решения Синода признавались и высшим, и низшим духовенством.

Следует указать, что роль собственно религиозных споров в церковной среде была невелика или отсутствовала совсем. Основной спор шел не о вере, а о власти в Церкви. Поэтому процессы, происходившие в церковном обществе после государственного переворота, невозможно именовать «религиозной революцией». Термин «церковная революция» наиболее адекватен и отражает весь спектр проблем и настроений, переживаемых Церковью. Отчасти это была революция снизу. Духовенство после Февраля проявило завидную способность к самоорганизации. Налицо также и элементы двоевластия, которое сложилось в целом ряде епархий. Там властные полномочия одновременно оспаривали новообразованные организации духовенства, с одной стороны, и консистория и епископ — с другой.

В этот период начал складываться и миф о якобы антицерковной политике Временного правительства. Истоком его была не только деятельность «революционного» обер-прокурора, но и попытка власти секуляризировать начальное образование. Некоторые наиболее горячие головы уже на Соборе именовали правительство ордой. Конечно, это не соответствует действительности. Наоборот новая власть сделала все, чтобы дать возможность Церкви самоопределиться. Именно благодаря ей и на ее деньги был созван Поместный собор.

Важно отметить и то, что на местах власть Временного правительства была более чем призрачна, там часто основную властную роль играли различные советы и комитеты, которые нередко активным образом пытались вмешиваться во внутрицерковные проблемы. Если же говорить об институциональных взаимоотношениях, то отделение Церкви от государства рано или поздно произошло бы, хотя, конечно, не имело бы таких печальных последствий, как после известного большевистского Декрета О свободе совести.

Как уже отмечалось, на Поместном соборе одним из виновников хаоса, охватившего епархии Российской Церкви в 1917 г. называли газету «Всероссийский церковно-общественный вестник». Якобы именно это центральное церковное издание «сделало что могло, чтобы расшатать влияние Церкви на народ». Все, конечно, было не так, пик революционного энтузиазма, в том числе и у духовенства, пришелся на март 1917 г. Первый же номер обновленного «Вестника» вышел в свет 7 апреля, и уж конечно не мог задним числом повлиять на настроение духовенства.

Более того, редактору газеты профессору Б.В. Титлинову и его коллегам удалось создать интересную и самую читаемую церковную газету того времени, носившую умеренный характер и выступавшую против любых анархических проявлений в церковной жизни. Надо сказать, что отрицательную репутацию «Вестник» и лично Титлинов, получивший в среде иерархов прозвище «Растлинов», заслужили во многом за то, что они выступали против восстановления патриаршества. Используя советскую терминологию, эту газету можно назвать «кадетской». «Вестник» призывал голосовать за партию «народной свободы» как за самую церковную, что в условиях 1917 г. было вполне понятно. Кадеты были не только «самой церковной», но и самой правой партией, реально осуществлявшей свою деятельность после Февральской революции. Очевидно, как и немалое число профессуры духовных академий, Титлинов был искренним противником патриаршества.

Являясь церковным либералом в наиболее чистом виде, Титлинов в своих взглядах порой демонстрировал независимость, которая его выделяла на фоне других, казалось бы, консервативных членов Собора. Так, например, он наиболее резко выступил на нем с осуждением убийства царской семьи. Интересно отметить, что в 1930 г. после ареста чекисты среди прочего инкриминировали ему и «контрреволюционные речи» на Поместном соборе.

Осужденный по статье «контрреволюционная пропаганда и антисемитизм», Титлинов после отбытия срока в лагере проживал в городе Луга и после его оккупации немцами в 1941 г. даже стал помощником бургомистра города, видимо, в связи с хорошим знанием немецкого языка. Данные о том, что он стал священником и был повешен нацистами, является легендой; до 1944 г. он был вполне жив и вместе с женой находился в Риге, после чего его следы теряются.

Всего в течение марта—октября 1917 г. 15 епархиальных архиереев были уволены. В 11 епархиях состоялись выборы высших иерархов. Следует отметить, что это были наиболее «престижные» и «богатые», по тогдашней терминологии, епархии. Возможно, именно поэтому борьба за церковную власть в них принимала столь острый характер.

Церковное движение было связано и с общими революционными процессами. В конфликтных ситуациях архиерей — духовенство революционный язык использовали обе стороны. Такие размытые революционной пропагандой термины, как «контрреволюционер», «черносотенец», «распутинец», «охранник», «буржуй», а