Сильвия висела.

Во всяком случае, так ему показалось в первый момент.

А потом он увидел, что она не висит, а летает в воздухе. Нагая, разрисованная золотым отблеском свечей, в состоянии левитации она висела горизонтально на расстоянии полуметра от земли, как в невесомости. Ее волосы золотым облаком плавали вокруг как наэлектризованные, как густые водоросли под водой. Она откинула голову назад и сонно повела ею из стороны в сторону, испуская очередной хриплый стон сумасшедшего экстаза.

Перед нею поднялась в воздух еще одна фигура, как скульптура из ртути, черты ее были стилизованными и упрощенными. Зеркальная грудная клетка была открыта вдоль вертикального отверстия со свисающими краями, из которого выходили и впивались в золотое тело Сильвии извивающиеся пучки стеклянных волокон.

Обе фигуры, соединенные пучками блестящих трубочек, свободно летали посередине прямоугольного подвала на расстоянии полуметра над землей; пламя свечей отражались золотым блеском на зеркальном теле существа и на персиковой коже женщины.

Януш стоял, чувствуя, как где-то в висках колотится сердце, и смотрел как зачарованный. Сильвия застонала, а потом медленно вытянула свободно свисающую ногу, зацепилась стопой за серебристое металлическое бедро и посмотрела Янушу прямо в лицо.

Он открыл рот, но Сильвия отвела от него безразличный взгляд и сонно повернула голову в другую сторону. Ее стопа медленно гладила серебряную ягодицу, а волосы плыли свободно, как пух, испуская мелкие искры.

Запах ацетона и пижмы был просто удушающим.

Гибкие блестящие отростки, впивающиеся в ее тело, слегка пульсировали, словно из Сильвии что-то высасывали, а она поворачивалась от блаженства и плыла в воздухе, как целлулоидная фигурка, как лепесток сажи.

Януш двинулся вперед, словно лунатик, и тогда увидел меч Гжеся. Он не был брошен на пол, подобно другим предметам, а заботливо поставлен к стене. Гжесь мог быть загипнотизированным, пьяным или совершенно сумасшедшим, но оставался фанатичным самураем-любителем. Меч можно было поставить, разместить на соответствующем основании, но ни в коем случае не бросить на землю. Если бы Гжеся готовились повесить, он бы старательно прислонил свой меч к ступеням эшафота. Он был здесь. Когда-то. Перед тем как исчезнуть.

Теперь это оружие, которое Януш столько раз видел у друга, одиноко стояло у стены. Спрятанное в черных лакированных ножнах, с ажурной латунной рукоятью в форме аиста, смыкающего над головой крылья, с эфесом, оплетенным черной шелковой лентой.

Существо, дрейфующее перед ним в воздухе, медленно повернуло к Янушу округлую зеркальную голову с едва обозначенным носом и ртом. Стелился отблеск от пламени свечей, раздавался страстный, непонятный шепот Сильвии, похожий на шелест крыльев миллионов ночных бабочек.

Он увидел в стеклянном теле чудовища собственное отражение, измененное, как в комнате кривых зеркал. Потом зеркальная поверхность стала вдруг матовой, а откуда-то снизу внезапно выплыло нежное женское тело. Он посмотрел в фиалковые глаза, которые подчеркивала глубокая графитовая чернота ресниц и очерченных бровей, на копну черных как воронье крыло волос, небрежно собранных в узел, на сложенные для поцелуя губы. Почувствовал пряный запах ее духов.

— Бедный мой, — нежно произнесла Вероника. — Мой несчастный… обними меня. Сколько ты должен был вытерпеть!

Блеск свечей мягким светом ложился на ее пышную грудь с упругими темными сосками, на плоский мускулистый живот, поблескивал в волосах, словно звездная зимняя ночь. Прежде он не видел ее голого тела. Оно было прекрасно, как лето, как молодость, как сама смерть.

Он почувствовал, что улыбается и становится мягким как воск. Вероника…

Она протянула к нему руки, приглашая на огромную кровать, покрытую серебристым покрывалом, стоящую под пастельным балдахином, скрывающим стены, и освещенную коваными серебряными канделябрами.

Он чувствовал, что проваливается в нее, как в глубокий сон, где все как пух, все спокойствие и исполнение, где нет боли, сожаления и потерь, только мягкое шелковистое, бархатное забытье. Ощущение, что здесь что-то не так, уплывало как несущественное и неважное. Оно было. Было и дрожало. Торчало как застрявшая в душе заноза.

А потом он услышал далекий нетерпеливый стон Сильвии. Словно из-за стены.

Он не знал, кто стонет и почему. А потом вспомнил. Сильвия. Януш. Человек с разорванной надвое душой. Прошлое, будущее. Любовь и обида. Конец и начало. Тоска и надежда. Януш — человек с двумя обличьями.

И тогда что-то произошло.

Вероника вздрогнула и легко проскользнула возле него на расстоянии вытянутой руки. С одной стороны ее лицо опухло, черты заострились, правый глаз вдруг изменил форму, стал твердый, мужской, цвета неба.

А потом все лицо распалось. Оно стало пульсировать — нос Сильвии, мужские, немного, может, слишком изящные уста, узкий, с горбинкой нос Вероники, одна грудь больше, другая — выше, более упругая, с упругим соском, обе покрыты завитками мужских волос; все это пульсировало, перетекало, превращалось одно в другое, словно под кожей шевелились змеи.

Гермафродит. Суккуб.

Раздался треск, сухой, как будто лопнула доска или лампочка в аппарате, и комната пропала в одну секунду. Остался пропыленный подвал с цементным полом, освещенный кучей свечей, лампад и огарков, который смотрел в черную ноябрьскую ночь одним лопнувшим глазом, закрытым прутьями железной решетки.

Януш чувствовал под пальцами сложные узлы переплетенной шелковой ленты и шершавый панцирь внизу. Меч Гжегожа. Он не помнил, когда взял его в руку.

— Дорогой мой, — прошептала Вероника. Из глубоких фиолетовых глаз выкатилась чистая, как кристалл, слеза. — Я так долго ждала тебя… так тосковала… останься со мной.

Левой рукой он держал холодное, покрытое лаком дерево ножен, под пальцами другой ощущал сплетенные шелковые ленты. Вероника плакала, глядя на него из-под мужского торса.

Острие, подобно голубой стальной змее, выскользнуло из объятий ножен черного дерева.

— Мой единственный, — сквозь слезы произнесло чудовище.

— Мой любимый, — сказала Сильвия. Но не ему. Сквозь пелену слез он видел, как блестящая змея превращается в ртутный веер, заслоняющий сверкающее пламя свечей.

Лезвие опустилось между ними со страшным свистом подобно стальному занавесу, разрезая все щупальца, пульсирующие как ручейки ртути.

Раздался страшный высокий крик. Кричали обе, одним голосом, напоминающим хор гарпий.

Януш не кричал.

Сильвия встала, резко стукнувшись стопами об пол, закачалась, но удержала равновесие. Щупальца, подобно серебряным пиявкам, одно за другим отваливались от нее с чавканьем, оставляя красные следы, как после укусов комаров, и в конвульсиях извивались у нее под ногами.

Разорванное тело существ вдруг сомкнулось с резким чавканьем, соединилось, словно было всего лишь живым пульсирующим клубком серебряного желе, страшный крик по-прежнему буравил уши, вибрировал в воздухе, высокий, на границе восприятия, как голос летучей мыши. А потом тело одним молниеносным движением выскочило прямо в