— Никто не пожаловал.

— Как это? У него был листочек с адресом.

На обратном пути она припомнила всех бородатых знакомых мужского пола, но безрезультатно.

Кто-то из издательства? Но зачем? Мог бы позвонить. Из Кракова? Может, продана какая-нибудь картина? Это ничего не давало. Каждый, кто хотел бы приехать, скорее всего, сначала позвонил бы, а в галерее платят лишь тогда, когда к ним три раза съездишь и застанешь шефа.

Но несмотря ни на что, хорошо было бы услышать человеческий голос. При условии, что это голос какого-нибудь приятного человека. Где-то в сердце начало появляться непонятное беспокойство или даже страх. Такое чувство, словно ее выследили.

Неожиданный визит вообще означает хлопоты.

Ей пришло в голову, что она одичала в своей глуши, заразилась неврозом.

Но по-прежнему чувствовала странный иррациональный страх.

Не призналась себе в том, что боится из-за черной бабочки, увиденной ею утром.

Дом стоял в ноябрьском тумане, его обнимали деревья и кусты сирени. Пустой, с темными окнами, прячущими тишину, которую своим тиканьем отмеряли часы. Дом одинокой, стареющей женщины.

В саду то тут, то там возвышались сделанные Романом странные фигуры и животные, почерневшие от дождя, какие-то больные, с выкрученными, сверхэкспрессивными лицами, наводящими на мысль о сумасшествии. Он приносил домой самые разные пни, ветки и корни, а потом буквально несколькими движениями долота вырезал из них странные фигуры. Так, словно видел эти создания, заключенные внутри дерева и ожидающие освобождения. Обычно она их любила, но сейчас они казались ей чудовищными.

Особенно Старец.

Старец прятал в себе улей, мертвый уже несколько лет, после того как пчелы погибли из-за нескольких шершней. Трагедия. Массовое убийство. Шершни подкарауливали у вылета, а испуганные пчелы одна за другой бросались в атаку и падали у ног Старца, как коричневые семена, с головами, ровненько откусанными крючковатыми челюстями. Она нашла их целую гору, их можно было собирать совком. Погибли все до одной, а шершни, наглые, ядовитые и огромные, как вороны, ограбили улей до основания и улетели. Она плакала, собирая пчел, а Старец сердито смотрел на нее поверх ястребиного носа своими узкими глазами, закрытыми кустистыми бровями.

В такие дни, как сегодня, она его боялась. Укутанный туманом, засыпанный мертвыми листьями, он напоминал какого-то помешанного. Прорицателя Вернигору, возносящего крючковатые руки с кривыми пальцами-ветками, похожими на когти хищника.

Обычно она ставила возле него велосипед, но сегодня ей не хотелось даже подъезжать к нему. Она покатила велосипед к веранде и сняла с багажника корзину с покупками.

«…но помни, на самом деле ничего не происходит и ничего не произойдет до конца…» [10]

Ничего не случится, кроме того, что она будет становиться все старше, будет все более одинокой и странной. А потом станет все сильнее болеть.

Выкладывая на кухонный стол покупки и открывая холодильник, она осознала, что не может даже убить себя. Потому что кто же узнает? Когда найдут? Через две недели, через месяц? Ее похоронят за счет гмины где-нибудь под забором на кладбище? Никто и помнить не будет, что жила тут странная вроде бы художница из Кракова. А такая была красивая в своей белой рубашке! И держала одну лилию, и все плакали… Куда там! Она станет сумасшедшей старой самоубийцей, которая сгнила в собственной кровати. А дом стоял себе пока не рухнул, так никто и не захотел его купить. Все это было слишком уж кошмарно.

Кроме того, у Ирены абсолютно не было желания умирать. Ей просто хотелось быть вновь молодой, веселиться, танцевать и смеяться. Ей хотелось быть любимой, разрушать сердца и переживать приключения.

Вдруг она вспомнила, что когда возвращалась из магазина, Узи ее совсем не поприветствовал. Только, словно лопнувшая пружина, издал какой-то единственный жалобный «гав». Господи, бедный Узи был уже тоже стар! Пес прибился к ней спустя пять лет после смерти Романа, и теперь ему — да, восемнадцать лет.

Жил, слава богу, но уже не в лучшей форме. Завидев Ирену, он поднял лохматую голову, несколько раз ударил хвостом по земле, но вставать ему не хотелось. Нос у него был теплый.

Она окунула палец в суп и дала ему облизать. Помогло. Узи встал на лапы, потянулся, а потом вдруг навострил уши и начал лаять.

Автомобиль, едва различимый сквозь березки и молодые сосенки, выехал из-за молодняка, а потом остановился у ворот. Держа в руках жестяную миску с вчерашним крупником, Ирена с усилием встала, чувствуя, как колотится сердце.

— Алло! Добрый день! — Звонка не было, потому гость был вынужден открыть калитку самостоятельно или вот так стоять и кричать. Что-нибудь делать, чтобы обратить на себя внимание. Большинство людей в такой ситуации чувствуют себя неловко.

У местных с этим проблем не было — они бесцеремонно вваливались внутрь через любые двери, какие встречались на их пути. Примером исключительной деликатности был стук в какую-нибудь дверь уже внутри дома, фактически над головой его удивленной обитательницы.

Мужчина на самом деле оказался с бородой. Высокий, с худощавым симпатичным лицом и заметной сединой. Перец с солью. Ему было около шестидесяти, крепкий, такое воплощение современного понятия «мужчины среднего возраста», потому что никто в здравом рассудке не мог бы назвать его стариком. Словно люди жили до ста двадцати лет. Он стоял у открытой калитки — взрослый мужчина в зеленоватой военной куртке, замотанный шарфиком, в черной шляпе. Опасения не вызывал.

— Это Плотично, 24?

— Да, а в чем дело? — Пес монотонно лаял. Может, не так, как когда-то, но все же его приходилось перекрикивать.

— Здравствуйте. Я по объявлению. Я бы хотел снять комнату. — Он увидел на ее лице непередаваемое удивление. — Агротуризм, — добавил неуверенно, словно хотел избежать подозрения в том, что спрашивает, где бордель.

— Агротуризм? Уважаемый, но такое объявление я давала в мае!

— Я знаю, извините, мне, наверное, нужно было позвонить, но я потерял тот номер «Путешественника» и… а может, это уже неактуально?

— Откуда мне знать? У меня ничего не приготовлено, постели нет, там не прибрано. Впрочем, входите, пожалуйста, не кричать же нам через калитку. Машина может остаться там, с ней ничего не случится. Тихо, Узи! Вы один?

— Да.

— И появляетесь в такую темень? Меня ведь могло не быть.

— Я выписал несколько адресов и сегодня езжу по ним, вы пятая. Извините, я не сказал, что готов хорошо платить. Правда хорошо.

Она поставила чайник и была недовольна, как всегда, когда изменялся ход событий и все переворачивалось вверх ногами. Мужчина сел за стол. На улице, на некотором расстоянии, он скорее напоминал адвоката,