может, какого-нибудь нотариуса. Но когда Ирена рассмотрела его вблизи, оказалось, что у него длинные седые волосы, завязанные сзади ремешком, загорелое лицо с морщинами вокруг глаз, будто он часто улыбался. Шляпа была кожаная, с большими полями. Вблизи пришелец скорее напоминал певца кантри на пенсии или моряка. Лицо, загоревшее на ветру, пряди длинных волос — старый капитан. Капитан, который волоча таинственный сундук, прибывает в таверну «Адмирал Бенбоу».

Капитан с одобрением осмотрел помещения и улыбнулся. Ее кухня не просто походила на деревенскую, а именно такой была. В настоящих сельских кухнях или пытаются любой ценой создать впечатление достойной современности, или на все машут рукой и едят на вытертой клеенке среди покрытых жирными пятнами стен и запачканной мебели, глядя на старый, со скрюченными краями, календарь.

Здесь же висели отполированные медные кастрюли, белую вытяжку украшали пучки трав, косы чеснока и лука, балки вдоль потолка были покрыты темной морилкой, стеклянные дверцы серванта украшали витражи. На полках стояли керосиновые лампы, в глиняных горшках красовались композиции из цветов и сухих трав.

Пришелец вздохнул.

— Красивый дом. Похоже, что ничего другого я уже не буду искать. У вас есть дети?

— Нет. — Ирена вынула из буфета чашки и жестяную банку чая.

— Прекрасно. Соседи не шумят?

— Но вы же видите, что здесь нет соседей. И я не буду убеждать вас, что сейчас придет мой муж, потому что он умер двадцать лет назад. Вы убийца, что ли? Я действительно летом сдаю комнату, но обычно это семьи с детьми или несколько друзей. А что вы будете один делать?

— Не сердитесь, пожалуйста. Я просто ищу спокойствия. Тишины и спокойствия. А это не так-то легко найти. Люди, у которых я сегодня был, принимают у себя. Они ожидали, что я буду членом семьи, хотели все время составлять мне компанию, развлекать меня, катать на бричке, вести беседы, возить на охоту. Такого везде пруд пруди. А я хочу просто тишины. Не гостеприимных семей, пусть даже и сердечных, а тишины. Я хочу просто снять комнату, читать, смотреть на лес, гулять.

— Но знаете, — угрюмо произнесла Ирена, — у меня ничего не подготовлено, не прибрано, нет даже запасов, чтобы вам готовить. К тому же меня подгоняет срочная работа. Я иллюстратор и должна закончить заказ до декабря. Мне просто-напросто это не с руки.

— Но вы ведь сами тоже что-то едите. На пару картофелин больше, мне будет достаточно, да все равно что, мне ничего особенного не нужно, за себя я заплачу и, если вы согласитесь, могу ходить за покупками. В остальном я не буду докучать, вам не нужно будет мной заниматься. Вы можете спокойно работать. Впрочем, и у меня тоже есть работа — я хочу закончить книжку.

— Для вас это так важно? — Она налила в чашки кипяток и поставила на стол сахарницу.

— Я как раз что-то подобное искал. Я действительно хочу спокойствия. Буду платить сто пятьдесят в день. Плюс продукты за мой счет. Вы согласны?

— Насколько вы хотите снять комнату?

— Да, срок. Я думаю, на месяц.

— Месяц? Вы ведь даже не видели комнату.

— А можно посмотреть?

Ирена сделала глоток горячего чая и поморщилась. Еще минуту назад ты была так одинока, глупая курица, — подумалось Ирене. Боишься, он станет на тебя покушаться? Глупые мечты!

На втором этаже под крышей находились четыре комнаты и ванная для гостей. Вполне приличная — плитка, зеркало, ванна. Она открыла для него самую большую комнату с двухспальной кроватью, старым письменным столом Романа, деревянным креслом, шкафом и комодом.

— Есть еще телевизор, — сказала. — Сейчас он в кладовке, но я могу принести.

— Только один вопрос: можно ли мне здесь курить?

— В прикроватной тумбочке есть пепельница, — безразлично произнесла Ирена. — Курите себе на здоровье, только не в кровати, потому что сожжете дом.

— И еще попрошу какую-нибудь настольную лампу, если можно.

— О господи, лампу-то разбили, — вспомнила она. — Ничего, что-нибудь найдется.

Он открыл чердачное окно и засмотрелся на укутанный туманом лес.

— Вы слышите? Это тишина. Мне здесь будет прекрасно. Я принесу багаж.

Вдруг снизу донесся какой-то звук — что-то ударилось об пол и разбилось. Звук был глухой. Что-то керамическое. Тарелка или кружка.

— Наверное, мой муж сердится, — сказала Ирена, гладя на гостя, прищурив глаза.

Ты с самого начала присвоила себе веранду. Здесь могло бы быть прекрасное место, чтобы поставить стол, принимать гостей, пить чай или пиво, но закончилось тем, что мы поставили цветы в горшках и сделали укромный уголок, который приобрел громкое название «летний сад» и, прежде чем я успел здесь расслабиться, оказалось, тут прекрасный свет. Не успел я оглянуться, как стол перебрался к стене, стулья эмигрировали на террасу, а посередине растопырился мольберт, появились банки, полные какой-то мутной жидкости, бутылочки масла, коробки с красками, растопыренные кисточки.

Вот и сейчас ты сидишь на веранде, только за чертежным столом. Работаешь над иллюстрациями к сказке. Странной, мрачной, в чем-то даже готической. Впрочем, трудно даже сказать, может, этот подсознательный страх кроется не в тексте книжки, а в тебе? Проявляется на бумаге, превращает принца в худого бледного ребенка, у которого взгляд, как у черепа. Выглядит он как истощенный чахоточник. За ним появляется серое пятно разведенной туши — ни то туча, ни то хмурый замок, а из этого замка, оскалив зубы, с бешенством в глазах на зрителя скачет галопом призрачный белый конь. Упаси господи от такого коня! Не конь, а призрак после химиотерапии. И это называется Бубенчик? Лошадка, которая собирается с мальчиком в удивительное путешествие?

Видимо, все дело в том, что ты рисуешь с воодушевлением, волосы выбились из-под заколки и спадают на лицо, на щеке пятно гуаши. Забытая сигарета тлеет в пепельнице.

Ты на секунду останавливаешь работу и прислушиваешься к звукам в глубине дома. Шагам на лестнице, скрипу дверцы шкафа на втором этаже. Дом не пустой. По нему ходит человек, мужчина. Даже тиканье часов в гостиной уже не так беспокоит тебя, не звучит, словно кто-то вдалеке сколачивает тебе гроб. Не напоминает о течении времени.

Наполняет тебя страхом, но и таинственной радостью. Ты вновь живешь.

И рисуешь.

Еще вчера твоя душа не лежала к работе. Книжка казалась странной, но ты не чувствовала ее, у тебя даже было ощущение, что она усиливает твою угнетенность. Сейчас ты кусаешь кончик языка, кисточка бегает по бумаге, глаза блестят.

Ты берешь перо, но кисточка еще может быть нужна, потому ты берешь ее в зубы. Жалко времени, жалко бесценных секунд, потому что на картинке