Пока я был занят выполнением этих экзотических маневров на почти полностью выведенном из строя летательном аппарате, вокруг продолжался бой. Иногда я видел скользящие под поверхностью тела биотехов, но на нас они не обращали внимания, стараясь нанести удар по главной цели. Цель оказалась для них непростой, похоже, с такой хорошо поставленной обороной им еще сталкиваться не приходилось. Точнее это была не оборона. Нападением это тоже сложно назвать, поскольку батиплан обложили со всех сторон. Скорее это была охота из засады – «Коча» подманивал торпеды на себя, как на живца, а затем силами всех огневых средств уничтожал их.

Я вспомнил, как мечтал о создании батиплана, рисуя в тетрадке схемы своих фантазий. Я рисовал их в гостиницах, и работая на стройке, и потом, уже имея представление о технической постановке задачи. И вот сейчас эти фантазии, воплощенные инженерами в металл, крошили биотехов так, что воздух почти непрерывно дрожал от взрывов. Это было приятно, чего уж тут говорить.

Глядя на скользящие под водой живые торпеды, я вспомнил о нетронутом ракетном боезапасе под крыльями. Трудно было сказать, насколько он поврежден взрывом, все ли ракеты заклинило на направляющих, или хотя бы часть уцелела, но попытаться принять участие в этой битве было необходимо хотя бы потому, что я не представлял другого способа дать о себе знать своим. А так они могли зафиксировать детонации моих ракет, всплыть и забрать нас.

Включив пульт управления ракетным огнем, я остался доволен – почти все ракеты, кроме четырех, были готовы к использованию, о чем говорило мерцание зеленых индикаторов над клавишей каждой позиции. Три горели красным, один не горел вообще, но это мелочи с учетом создавшейся ситуации. Трудность была в другом – вести огонь из того положения, в котором находилась машина, оказалось не очень просто. Маневренность была затруднена до предела, причем именно в вертикальной плоскости, которая для стрельбы имела первостепенное значение. Фактически мы двигались с чуть приподнятым носом, тогда как стрелять надо было вниз, а не вверх. Исправить же положение изменением тяги единственной турбины я не мог, поскольку заклинило управляющую диафрагму.

Но я нашел выход.

– Пристегнись! – сказал я Ольге, после чего тоже занял положение в кресле. Это было неудобно – лежать на боку, но без ремней моя задумка была совершенно самоубийственной.

Когда под нами снова появилась вытянутая стая торпед, я заложил боковые рули в крайнее противоположное положение, чем ослабил компенсацию несимметричности тяги. Гравилет тут же еще сильнее задрал нос, а затем начал переворачиваться кувырком назад под действием турбины. Едва он опустил нос вертикально вниз, показав биотехов в голограмме прицела, я выжал гашетку пуска. Две ракеты сорвались с крыльев, преодолев двадцать метров до поверхности океана, пробили воду и рванули на небольшой глубине. Тут же в воздух взметнулись три пенных столба вторичных детонаций, а кабину сотрясло фронтом ударной волны.

Продолжая кувырок, гравилет выровнялся, и я снова заложил рули так, чтобы прекратить это вращение. Мы продолжили полет выбранным курсом.

– Лихо, – сдавленно произнесла Ольга.

– Рад что тебе понравилось, – усмехнулся я.

Одна из уцелевших торпед, видимо подняв нас до статуса достойной цели, рванула прямо под гравилетом, обдав нас брызгами и шарахнув ударной волной так, что нас подкинуло метров на пять. Акрил кабины сбоку затуманился сетью трещин. Я хотел было выругаться, но с удивлением заметил, что индикатор неисправности правой турбины погас, а заодно пропали сообщения бортового компьютера о заклинивших диафрагмах турбин.

– Хорошо нас встряхнуло! – рассмеялся я.

– Что? – спросила Ольга, все еще оглушенная взрывом.

– От сотрясения диафрагмы встали на место! – пояснил я.

На самом деле ситуация в пояснениях не нуждалась – ею надо было пользоваться. И я не стал медлить. Запустив правую турбину, я выровнял гравилет в нормальное положение и несколько раз надавил на педали, проверяя работу дроссельных диафрагм. Машина отозвалась вполне адекватным изменением скорости. Затем, чтобы уйти из зоны поражения торпед, всплывших к самой поверхности, я потянул штурвал на себя, и гравилет свечой взмыл в небо.

С высоты биотехи были видны отлично, особенно когда я переключил прицел в инфракрасный режим. Их было не меньше сотни, наверное, собрались со всей округи. Я представил, каково экипажу «Кочи» от них отбиваться, да еще не в полном составе, и у меня сжалось сердце. Однако на эмоции времени не было. Подумав, я решил не молотить ракетами по стаям хаотично, а расчистить какой-нибудь сектор, чтобы Борис мог переключить внимание на другие. Если бы знать, каким курсом идет батиплан и как он расположен в пространстве, я бы взялся бить торпеды со стороны какого-нибудь борта, поскольку борта у нашего корабля были менее защищены, чем оснащенные орудиями нос и корма. Но я представления не имел о картине подводного боя. О ней можно было судить лишь косвенно, по все более редким взрывам вторичных детонаций.

По тому, что пенных фонтанов над океаном вздымалось все меньше, я сделал вывод о том, что торпедный боезапас «Кочи» стремительно истощается. Возможно, вся нагрузка теперь легла на гарпунные пушки. Их боезапаса хватит надолго, но все же и он не бесконечен. Правда и биотехов в прилегающих акваториях хоть и много, но ограниченное же количество! Трудно было представить, что сюда постепенно подтянутся торпеды со всего мирового океана. Хотя бы потому, что в каталоге моего отца были записи об ограниченных патрульных участках для каждой стаи торпед. Но в каких случаях торпеды могли нарушать эти границы, не знал, наверное, никто. Я предполагал, что одним из таких случаев может быть полное отсутствие тварей на каком-то участке. Так что, если в одном месте убивать торпеды, то они там вскоре появятся. Если убивать снова, опять появятся, но уже в меньших количествах. В результате, если провести конкретный отстрел, то участок акватории очистить невозможно, зато можно снизить концентрацию биотехов в мировом океане. А снижение концентрации – уже много. Уже меньше сил потребуется на оборону. А главное – меньший боезапас.

Чтобы сэкономить хоть немного огневую мощь «Кочи», я с высоты принялся расчищать ракетными ударами ближайший ко мне сектор воображаемого круга с батипланом в центре. Получилось хорошо – одним ракетным пуском можно было выкосить всю стаю, если торпеды шли плотно. Если же стая попадалась растянутая, то все равно три-четыре вторичных детонации происходили с гарантией. Таким образом, я уничтожил стай пять в одном секторе, а потом взялся за соседний. Дело дошло до того, что торпеды начали выпрыгивать из воды под гравилетом и взрываться в воздухе, пытаясь нас поразить. Меня порадовало, что они, наконец, восприняли нас всерьез, поскольку это давало возможность уничтожать тварей, не тратя ракет. Взрываться они взрывались, а урона от них не было никакого, поскольку я мог вести результативный огонь с любой безопасной высоты.

Для удобства я усадил Ольгу за штурвал, а сам занялся стрелковым пультом, используя, в зависимости от ситуации, то ракеты, то огонь бортовых пулеметов. Когда торпеды переставали выпрыгивать из воды, я чуть снижался, дразня их и постреливая, а когда они в бешенстве взлетали в воздух парами и тройками, детонируя одновременно для усиления поражающих факторов, приходилось подниматься на значительную высоту.