светлую, выходящую на море теми самыми двойными окнами, о коих я говорил выше. Заглянули мимоходом и в библиотеку, в коей одну только редкую рукопись сказали нам – панегирик с миниатюрами святых; показали также рукописное славянское евангелие, не замечательное ничем405.

Мы заметили, что братия монастыря имели нужду в приуготовительном отдыхе ради имеющего быть всенощного бдения, и потому недолго оставались в Дохиаре. После обычного угощения и летучей беседы о разных предметах, между прочим, и о бедности монастыря (заявление коей на всякий случай считается повсюду на Св. Горе непременным долгом), мы простились с почтенным епитропом (монастырь следует уставу своежития), проводившим нас до самой лодки. Тронуло нас прощание с нами другого старца, ни с того, ни с сего заплакавшего при расставании. Дар ли это слез, известный в подвижническом мире, чувство ли благодарности за два-три ласковые слова, воспоминание ли о чем-нибудь, вызванное из души старческой случайно или ассоциативно, неизвестно. Прослезившийся был славянин.

Смотря на отдалявшуюся от нас кучу зданий, я, под влиянием последних впечатлений, с скорбью припоминал жалостную историю из давно минувшего времени о юноше, обретшем сокровище, утопленном ради его злыми людьми и спасенном благими ангелами, которых покойный «Святогорец» описывает как очевидец и о которых Барский даже не упоминает. Тогда только мне пришло на мысль, что, обозревая то и другое в Дохиаре, я забыл посмотреть на памятник жестокости человеческой и благости божеской, на камень, к которому был привязан потопленный, и вместе с ним обретенный в алтаре дохиарской церкви. Утешаю себя тем, что Барский также не видел сего камня, по крайней мере, не говорит, что видел. Да, судя по его рассказу о случившемся с юношею, он и не мог видеть камня; потому что «вервь, еюже камень прицеплен бысть, – как он говорит, сообщая местное предание, – прервася, отрок же спасшися от потопления, и обретши пловущих в лодье рыболовов, помощию их ускори притти в монастырь...». Камень, следовательно, остался на дне моря. Равномерно Барский не упоминает и о чуде, бывшем с невнимательным послушником у иконы Богоматери Скоропослушницы. Нельзя сомневаться, что если бы он знал и о том и о другом, он сообщил бы о них в своих записках. Может быть, чудо от иконы было уже после него. А камень?.. В то время как я размышлял о нем и жалел, что не видел его, внимание мое обратили на другой камень, не менее первого таинственный и поистине заслуживающий название огромного, приданное автором «Писем» первому. Он был когда-то тут и служил межевым знаком между Дохиарскою и соседней с нею обителью, и вдруг исчез без всяких следов ко вреду сей последней!.. Есть поблизости обители еще и третий камень с водруженным на нем крестом. На камне этом убит несколько десятков лет назад тому один живший в соседней обители на покое митрополит, благотворитель ее, убитый разбойниками – по гласному отзыву Горы, и людьми завистливыми – по шепотному поведанию (почему не сказать: шепотничеству?) обиженной обители. Солнечные пятна рассматриваются же астрономами. Почему желать не видеть их на темной земле? Это замечание для тех, кои желали бы, чтобы от Св. Горы исходили одни светосиянные лучи. Идея доброго соседства едва ли не считается на Св. Горе идеею мирскою, по крайней мере, не видно, чтобы уважалась ею. Оттого ксенофцев обижают дохиарцы, русиковцев – ксенофцы, ксиропотамцев, положим, – русиковцы и т. д. кругом всей Св. Горы. Распри и тяжбы между мирными (по имени) обителями бесконечные. Но – только распри?..

Мы приблизились к Ксенофу, или Ксенофонтову монастырю, который лучше можно было разглядеть с запада, чем с востока. Он ясно дает в себе видеть два монастыря: старый и новый, стоящие один к другому под неизвестным в геометрии, ломаным углом. В старом, ближайшем к морю, видится и подобный дохиарскому отдел стены с красивыми двойными окнами. Без сомнения, и здесь ими украшается здание монастырской трапезы – второе по возможности во всех монастырях Св. Горы. Старая часть монастыря и ниже, и неправильнее новой, как и естественно ожидать. Вступивши в нее, мы очутились посереди малого двора, окруженного ветхими зданиями с деревянными галереями, весьма невзрачными. С севера двор загорожен церковью, также ветхою, по-видимому, не раз подвергавшеюся перестройке до того, что теперь часть внутренности ее уже находится наружи. Рука невзыскательного зодчего отделила от церкви стеной изображение жупана Преды, втершееся в нее, вероятно, по праву ктиторства. Чья-нибудь другая рука снесет совсем изображение бедного жупана со стены церковной. Да и самой церкви едва ли не грозит участь Преды406. Церковь не обширна и темна, украшена стенописью 1545 г., вообще незамечательною. Главное сокровище ее – мозаические иконы на досках св. великомучеников Георгия и Димитрия, аршина полтора высоты и поларшина ширины. Они приставлены к столбам, поддерживающим купол церкви. Работа хороша и, кажется, весьма древня. Мученики представлены во весь рост стоящими и держащими в руке честный крест. Надписи идут по сторонам изображений отвесно. Иконы сии можно счесть образцами великомученических изображений407. Без сомнения, в таком положении, а не на лошадях верхом, приличнее видеть в храме Божьем Божьих угодников. Мозаика от ветхости во многих местах попорчена. Есть в церкви много других икон на досках со славянскими, преимущественно, подписями. В приделе, считающемся древнейшею частью церкви, строенною еще самим Ксенофонтом (лицом исторически сомнительным), местная икона Богоматери представляет божественного Младенца в таком странном положении, что желалось бы даже не видеть его. Она стара и имеет славянскую подпись, и есть потому древний образчик творческого художества нашего племени, как видно, исстари позволявшего себе забавляться и потешаться там, где восточное воображение только услаждалось и утешалось. Да не сочтет читатель благосклонный уже не раз высказанных мною упреков своему племени за увлечение или раздражение, или поклонение какому-нибудь предвзятому «принципу». Принцип мой – уважение к истине. Раздражение возможно только при встрече с упорным отвержением ее, чего со мною до сих пор еще не случилось. Увлечься же чужим худым при своем хорошем трудно, а худым при худом нет никакого повода. Приглашаю кого угодно быть судьею дела. Между греческими иконами Богоматери встречается так называемая Млекопитательница (самая славная из них на Св. Горе всё же есть славянская и принадлежит хиландарской келлии на Карее). Живописеп позволил себе в ней, в восторге умиления, конечно, представить Творца всяческих приемлющим первую пищу земнородного естества своего от плоти Пречистой Матери. Шаг смелый в священном художестве, низводящий его со степени учительства на степень занимательности, отнимающий у