– Я не пыталась убить его, – говорю я Гуссейну.

По крайней мере, не навсегда. Даже я знаю, что это невозможно. Я просто хотела, чтобы резня прекратилась. Уговорить его не вышло, и я думала, что смогу достучаться до Войны с помощью насилия, ведь это понятный ему язык.

– Значит, это было еще более глупо, – говорит Гуссейн.

– Сама знаю! Вы хотите заставить меня чувствовать себя еще хуже? – огрызаюсь я.

Но я не знаю, что именно чувствую. Всего неделю назад я сама убивала этих людей в бою. И не должна испытывать грусть от того, что они погибли, особенно учитывая, что достойных Война пощадил.

Но я по-прежнему чувствую себя ужасно.

– Мириам, его невозможно остановить, – говорит Гуссейн.

– Но Мора остановили, – говорю я.

– Ты ведь не знаешь этого наверняка, правда? – говорит он.

«Знаю, – хочу ответить я, – Война сам сказал».

Но, возможно, Всадник солгал. Может, Мор просто завершил свою миссию. Откуда мне знать, каков божественный план для каждого Всадника?

– И что же делать? – спрашиваю я. – Сражаться, пока не настанет конец света?

Гуссейн смотрит на меня.

– Моему миру уже пришел конец. Жена и дети мертвы, моих друзей убили у меня на глазах. Мне некуда возвращаться.

Я смотрю на него, нахмурившись. Я не думала о всадниках Фобоса, как о жертвах. Не тогда, когда видела, как хорошо они умеют убивать.

– Почему ты сражаешься на стороне Войны, если он принес тебе столько горя? – спрашиваю я.

Гуссейн долго смотрит на меня, затем щурится, глядя в небо.

– Единственное, что в Войне есть человеческого – его память о каждой битве на земле. Он рассказывал тебе об этом?

Я хмуро смотрю на него.

– Война видел, как люди на протяжении столетий убивали десятки миллионов других людей, и многие из этих убийств были чрезмерно жестокими, – Гуссейн устало вздыхает. – Он просто проецирует на нас самую худшую сторону нашей натуры.

Я скептически смотрю на Гуссейна.

– И это убедило тебя сражаться на его стороне?

Все пережитое и увиденное заставило меня понять, что людям нужно чаще проявлять доброту. Если мы останемся дикарями, то уничтожим сами себя.

– Это убедило меня в том, что с нами что-то не так, – говорит Гуссейн.

Я смотрю на пустые палатки. Некоторые забрызганы кровью.

– Так ты считаешь, что мы этого заслуживаем? – спрашиваю я.

Гуссейн пинает сапогом камень.

– Возможно.

Он встает и идет прочь, но затем останавливается, поворачивается ко мне.

– Знаешь, то, что ты сделала, потребовало много мужества.

Я вздыхаю. Скупые слова поддержки заставляют мое сердце болеть и в то же время возвращают к жизни. Все мы – часть человечества. Все хотим жить. Мы должны защищать друг друга, и я пыталась сделать это. Да, я потерпела неудачу, но я пыталась.

– Не могу сидеть сложа руки, пока он продолжает убивать, – говорю я срывающимся голосом.

Всадник Фобоса говорит:

– Противостояние мужа и жены – вот это настоящая война. Интересно посмотреть, кто победит.

И он уходит.

Я не возвращаюсь в шатер Войны.

Не сейчас, не после наказания. Мучительно думать, что я была со Всадником после того, как он уничтожил Мансуру. И теперь, когда я попыталась убить его его же мечом, а он уничтожил большую часть лагеря, наказывая меня за предательство, кажется, что мы двое перешли некую черту.

Найти новое место нетрудно. Я просто выбираю одну из тысяч пустых палаток – рядом с Зарой. Она жалуется, что зомби воняют, но терпит разлагающуюся свиту, которая по-прежнему охраняет меня. Но это не единственные мертвецы, с которыми каждому из нас приходится иметь дело. Армия нежити Войны все еще стоит на краю лагеря, ждет следующего приказа.

В конце концов, Война возвращает мне вещи – зомби швыряет их у входа в палатку и уходит. Это мои инструменты и недоделанные стрелы, фотография семьи, любовный роман и покрытый трещинами кофейный сервиз, которым я никогда не пользуюсь. Я даже получила старый кинжал Всадника, тот, который он дал мне вскоре после нашей встречи.

Думаю, он больше не беспокоится о том, что я причиню себе вред…

Конец света все не наступает. Проходит один день, два, четыре, неделя, несколько недель…

То, что осталось от лагеря, собирается, перемещается, переселяется. Жизнь становится… предсказуемой. Я еду верхом бок о бок с другими людьми, живу рядом с ними. На одного взрослого приходится больше детей, чем раньше, и мы по очереди присматриваем за ними, а ночью укладываем их спать в нескольких больших палатках.

Мы оставляем позади Даманхур, Александрию, Танту и Банху, медленно движемся на юг через Египет. Мертвые сражаются и защищают лагерь, поэтому живым – за исключением Фобосов – больше не нужно марать руки кровью.

Война не навещает меня. Никаких полуночных визитов и убедительных аргументов, почему я должна с ним спать. Никакого яростного примирительного секса. Он даже не пытается приблизиться к моей палатке. В последний раз я видела его, когда он возвращался после набега со своими Фобосами. Армия нежити следовала за ним. Многие из них подорвались в тот день на какой-то взрывчатке в городе, на который Война совершал набег.

Глаза Войны скользнули по мне, и… ничего. Ни глубокого взгляда, ни искры узнавания. Как будто наших отношений никогда не было. Все это ужасно.

Я все еще злюсь на Войну, но я всегда на него злилась. Это он решил держаться на расстоянии. Как бы безумно это не было, я возмущена, что он все еще злится, хотя я понимаю его гнев – в конце концов, я ведь пыталась его убить. С другой стороны, он ясно дал понять, что я не умру, а я ясно дала понять, что хочу его смерти. Исправить такое довольно трудно.

Прошло несколько недель, и бесчувствие, которое началось после разрушения Эль-Мансуры, начало завладевать мной все больше. Я вижу столько смертей, что лица начинают смешиваться. И потом, это ужасное человеческое качество – рано или поздно привыкать ко всему. Мы переезжаем с места на место, разбиваем лагерь, осаждаем город, двигаемся дальше. Снова и снова. Я могу ненавидеть свою нынешнюю жизнь, но в какой-то момент она начинает казаться нормальной.

Может быть, так чувствует себя Война – это просто нормально. Я долго считала, что он не способен чувствовать, что его разум работает иначе, но теперь мне так не кажется. Он может быть небесным существом, но, видимо, любит и сражается, испытывает гнев и скорбит, как и мы, люди.

Боже, как я устала. Невероятно устала. Усталость – физическое состояние, и ничего из того, что я делаю, не помогает. Я отправляюсь в постель измученной, просыпаюсь измотанной, и так дни проходят за днями.