– Прости меня, – шепчет он мне в губы. – Прости меня, Мириам.

Он удивительно нежен, в каждом движении его бедер – мольба. Он занимается со мной любовью и, даже не подозревая об этом, отчаянно нуждается в моем прощении.

– Сильнее, – говорю я, потому что внезапно появляется реальная угроза почувствовать то, что я совсем не планировала сегодня вечером. Я должна была показать ему любовь, а не наоборот.

И все же Война качает головой и овладевает мной мягко, любяще. Его глаза устремлены в мои, как я и просила. Но сейчас все это ускользает от моего контроля. Мое сердце все еще колотится, а с желудком творится что-то странное.

Нет, нет, нет, нет, нет…

Но меня приковывает этот взгляд, манят эти глаза, которые сейчас стали такими добрыми, такими грустными. Его глаза говорят мне то, чего не передать словами.

Я люблю тебя.

Все остальное его тело тоже умеет говорить. Каждое его прикосновение – это поклонение, каждый толчок – обещание. Все выходит из-под моего контроля, и, черт возьми, его взгляд все еще прикован ко мне. Почему я попросила его не отводить взгляд? Я не могу укрыться от того, что у него в глазах. Я таю, и очень, очень этого не хочу.

Я чувствую, что меняюсь… меняюсь… меняюсь…

– Война!..

Кончаю, глядя ему в лицо, мои губы удивленно приоткрываются, когда оргазм обрушивается на меня. Я вижу, как черты его лица заостряются, когда, мгновение спустя, его член внутри меня становится еще толще. А потом нас обоих накрывает… Наши оргазмы, кажется, длятся вечность, мы оба смотрим друг на друга, пока кончаем.

Это что-то новое, нечто большее, чем просто секс. Я не могу этого отрицать, даже если это меня пугает. Я занималась любовью со Всадником. Это одновременно и захватывающе, и страшно.

Он выскальзывает из меня и притягивает к себе, и на короткий миг нам просто хорошо друг с другом. Но это чувство тут же проходит, когда я понимаю, что Война все еще смотрит на меня, и в его взгляде что-то среднее между желанием и удивлением.

– Никогда раньше не чувствовал такого, – наконец признается он. – Что ты со мной делаешь, жена?

Я качаю головой. Я не знаю, что каждый из нас делает.

– Ты была права, – продолжает Война. – Любовь – это гораздо больше, чем тоска. Намного больше, чем я мог себе представить.

На следующее утро я просыпаюсь из-за сильной тошноты. Осторожно выскальзываю из объятий Войны, натягиваю рубашку и брюки. Нет времени на бюстгальтер, нижнее белье и обувь. Выбираюсь босиком из шатра.

К счастью, шатер Войны стоит на краю лагеря, и мне удается дойти до границы, прежде чем мне снова становится плохо. Теперь, когда моей свиты больше нет рядом, некому следить за мной, кроме, разве что, охранника вдалеке, но расстояние слишком большое, чтобы он мог меня разглядеть. Закончив, я тяжело сажусь на землю, провожу руками по волосам.

Видимо, на некоторое время я просто отключилась. В голове так пусто, что, когда приходит мысль, она кажется очень громкой.

У меня уже должны были начаться месячные.

Я делаю несколько глубоких вдохов, но сердце колотится все быстрее. Пытаюсь сосчитать недели, прошедшие с тех пор, как в последний раз были месячные. Кажется, шесть недель назад, но я не уверена. Мы много переезжали, сложно отслеживать дни… но нет, даже если предположить, что я ошиблась в расчетах, у меня все равно уже должны быть месячные.

От беспокойства внутренности скручиваются в узел. Сжимаю виски и медленно дышу.

Без паники, без паники. Должно быть какое-то простое объяснение.

Возможно, это стресс от постоянных переездов и сражений. Возможно, мое тело в шоке и месячные просто задержались. Я почти успокаиваюсь. Объяснение почти правдоподобно.

Но как только я собираюсь встать, мне в голову приходит еще одна оглушающая мысль. Я пытаюсь ее игнорировать, пытаюсь не обращать внимания, но она прямо здесь, передо мной, и ее трудно не заметить.

Сколько раз мы с Войной переспали?

Руки начинают дрожать. Черт, кажется, я, действительно, начинаю паниковать. Тошнота, ужасный вкус и запах еды, беспокоящая меня усталость и пропущенные месячные – все это ненормально. Закрываю глаза дрожащей рукой.

Сколько раз в тебе был Война? Десятки раз. Он был во мне десятки и десятки раз. Боже мой, я могу быть беременна! Стресс может быть объяснением усталости и задержки месячных, но не отвращения к еде. Не тошноты. Может, я заболела? Я действительно могла, но… Беременность – более логичное объяснение. Я отнимаю руку от глаз. Долго сижу на краю лагеря, балансируя между ужасом и смехом.

Вот что происходит, когда люди занимаются сексом, Мириам. Особенно если это секс с супермужественными богами.

Роняю голову на руки. Беременна. Возможно, я, действительно, беременна. Ребенком Войны. Чем дольше я думаю об этом, тем больше во мне крепнет уверенность: Всадник Апокалипсиса сделал мне ребенка.

Я издаю неуверенный смешок… и снова. А потом я начинаю безудержно хохотать. Не знаю, когда мой смех превращается в рыдания, но, чувствую, как слезы текут по моим пальцам. Я вздрагиваю всем телом. Я плачу минут пять, когда слышу знакомые мощные шаги, приближающиеся ко мне сзади.

– Жена, – потрясенно говорит Война. – Что ты здесь делаешь?

Хочется свернуться калачиком и умереть. Я что, не могу даже минуту побыть одна, прийти в себя?

– Мириам, – говорит Война, подходя ко мне. В его голосе звучит беспокойство.

Он становится на колени рядом со мной, отводит мои руки от лица. Его взгляд скользит по мне, как будто я могу быть ранена.

– Что случилось? – спрашивает он. – Кто-то причинил тебе боль?

Теперь мои рыдания снова превращаются в смех – грустный смех. Я печально смотрю на него. Что я должна сказать?

Мы с Войной не говорили о детях – не считая того единственного разговора, который закончился дракой. А нам следовало бы поговорить об этом, это уж точно. Я кладу руку на живот, барабаня по нему пальцами. Всадник смотрит не меня, но ничего не понимает. Не так, как если бы родился человеком. Есть вещи, которые он совершенно упускает.

Я беременна.

Открываю рот, чтобы сказать ему это, но останавливаюсь. Не знаю, как он отреагирует. Это составляет примерно половину моих страхов, мы ведь только что воссоединились. Другая половина моих страхов связана с самой беременностью. С потомством Всадника.

К черту меня и мой плохой жизненный выбор.

Я смотрю на Войну, затем на его губы. Он всех убивает. Всех.

И в последний раз, когда я едва коснулась этой темы и спросила, были ли у него дети от какой-либо из его прошлых женщин, он обиделся. Я решила, что оскорбила его, но, возможно, тут есть что-то еще, что-то темное, пугающее.