– Да. Люди не ангелы. Они всего лишь могут себя кое в чем сдерживать. Но общество поголовных праведников немыслимо. И даже общество, где праведниками стали все управляющие люди.

– Недавно я слышал нечто подобное… Но, знаете ли, мой жизненный опыт говорит об обратном. Мыслимо, очень даже мыслимо!

Рэм скептически покачал головой. «Молодость. Хороший человек. Умный человек. Только уж очень молодой». Льва, кажется, раззадорило его неверие:

– Позвольте и я задам несколько каверзных вопросов. Не все же вам атаковать мои позиции…

«Да еще и военный. Эти точно знают истину. Истину им недавно сообщило начальство в приказном порядке».

– Что ж…

– Отлично! Вы говорили – очень складно и красиво, надо заметить, – о перебитом позвоночнике. Давайте назовем все своими именами. К чему нам абстракции? Ведь речь шла о крушении Империи, я правильно вас понял?

– Для данного случая – да, правильно. Хотя в другое время и в других местах обстоятельства могли быть иными.

– Но мы говорим именно о том, что вам известно по собственному опыту.

Рэм вспомнил небритого плачущего Каана. Вспомнил свиней с человечиной в брюхе. Вспомнил боль от «противобаллистического излучения». Вспомнил, как ему выбили одним ударом два зуба. Вспомнил Дану… Нет, не надо.

– Да, по собственному опыту.

– А вы уверены, что хребет не был перебит еще раньше? Ответьте, положа руку на сердце, как интеллигентный человек: разве Империя не была больна до начала войны с южанами? Если бы Империя была вполне здорова, неужели ее недра извергли бы столь чудовищную войну? Согласитесь, там была своя кривь. Своя неизлечимость, если перейти на вашу терминологию. Вы знаете, как наказывали арендаторов на полях князей Гаруту? Их клеймили раскаленным железом, если они опаздывали с платежами. И у них отбирали дом со всем хозяйством, если они опаздывали во второй раз. Вы знаете длительность рабочего дня на хонтийских медных рудниках? А фантастическое мздоимство столичного архиепископа? Уверен, вам как профессиональному историку эти факты, да и прочие, им подобные, отлично известны. Подумайте хорошенько: тогда, до войны, при последних императорах, вы были молоды. А молодость самым естественным образом притягивает к себе счастье. Так может быть, это ваше личное счастье заставляет вас думать…

«Дана.. Дана! Нет, не надо. Не надо! Ни в коем случае. Дана…»

– Извините… У вас изменилось лицо. Я затронул какие-то неприятные для вас обстоятельства? Простите!

– Ни-че-го. Ерунда. Молодость? Счастье… Я размышлял над тем, о чем вы говорите. Я обдумал все ваши «каверзные вопросы», еще когда жил спокойно и подбирал «Синюю папку».

– «Синюю папку»? – перебил его собеседник.

– Да… ерунда, – отмахнулся Рэм. – Часть вошла в маленькую популярную статью «Падение Цивилизации», ее взяли в никому не известный провинциальный журнал для семейного чтения… Часть вошла в мои лекции, и, кажется, те, кому я их читал, не услышали меня. Ну а сумма осталась в сейфе следователя. Архивы хонтийской контрразведки, знаете ли, недоступны для меня.

Лев достал блокнот и сделал пометку. Все – с невероятной скоростью. Могло показаться, будто он просто вынул записную книжку и помахал ею перед лицом. Но Рэму хватило концентрации уследить за пальцами собеседника.

– В общем, ответ до неприятного прост. Да, Империя не была пределом совершенства Но о том, как достичь пределов совершенства, учат, знаете ли, в Церкви, и тут я не дока, несмотря на происхождение. Просто имперское устройство оказалось последним, внутри которого тот самый тонкий нерв еще мог существовать в неразорванном состоянии. С падением Империи общество прошло какую-то важную границу. За нею простиралась выжженная пустыня. История цивилизации – история падения. Золотое время существовало… когда-то очень давно. В Изначалье. Оно постепенно утрачивало самые красивые свои черты. Лучшее размывалось под напором людской испорченности. Медленно-медленно. Поколениями. Веками. Порой кое-что удавалось вернуть, восстановить… но любая реставрация – не навечно. А вот тенденция к падению стабильна Империя была последним шансом удержаться от бездны. Мы жили там, мы видели последний свет. И мы выпали из него. В сухом остатке: вы правы, Империя уже была больна; и вы неправы, она еще не была больна неизлечимо.

Лев изобразил улыбку.

«Интересная улыбочка, – заговорили в Рэме его годы, его старость, его усталый опыт. – Если бы он всеми потрохами принадлежал какому-нибудь мистическому Внутреннему кругу, что ж, тогда ясно: у него есть истина. В их сообществе извечное падение остановилось, повернуло вспять, они знают, как устроить сплошь свет и прогресс, такой стремительный, у-у-у, какой стремительный! Если его изобразить на графике, то выйдет прямая вертикальная линия… Так оно с этим парнем или не так, вот в чем вопрос. Если так, то скучно».

– Интересно. Я бы хотел увидеть это в написанном виде. Я понимаю, насколько это рискованно в вашем положении…

«…но изложите свои мысли хотя бы для одного меня, а я заплачу вам как следует… так? Ну да».

– …однако я не стеснен в средствах и мог бы предложить вам роль мыслителя, работающего по частному заказу. Скверно убивать собственные умственные способности, не давая им практики…

«Если его потроха отданы за благопристойное жалованье контрразведке, Внутреннему секрету Боевой лиги Хонти, Службе умственной чистоты в Военной разведке или… ну какая еще компания профессионалов у них там есть… то он меня сейчас ловит. Не понимаю зачем? Я ведь никто и ничто. Или они приняли меня за важную птицу и решили «копнуть» с помощью особых методов? Так это или нет, я никогда не узнаю, а здравая осторожность подсказывает мне: отвечать надо…»

– Нет.

– Вы все-таки не верите мне? – Улыбка стала еще шире, хотя казалось бы…

– Я не желаю думать, верить мне вам или нет. Я затих. Я гасну. Достаточно.

– Достаточно – чего?

– Да всего.

– Но вы все-таки со мной разговариваете. И сам этот разговор…

– Слова к делу не пришьешь.

– Технически вы не совсем правы.

– Технически я – недорасстрелянный мертвец. И стал таковым, позволив себе недопустимую свободу переносить мысли на бумагу, не включая внутреннего редактора Уж и не знаю, в каких условиях можно повторить подобный опыт, не опасаясь за собственную жизнь.

Улыбка держалась как приклеенная. Чудесные ровные белые здоровые зубы. Неправдоподобно белые. Розовые чистые десны. Наулыбленная складка на щеках. Крепкая. Профессиональная? Только выражение глаз не поймать. Или? Поймал. Поймал! Усталость… «Да он тут работает со мной. Вот только мимика у него странновата Спец из контрразведки и иже с ней не пытался бы меня успокоить долгополой улыбкой. Просто работал бы дольше и вкрадчивее. А этот… Ободряет меня так, словно может вернуть старые времена одним мановением руки. Ну или предложить нечто лучше. А какую жизнь он способен мне дать – лучше той? Где такая жизнь? Где все не падает в бездну – то постепенно, то с неотвратимой стремительностью? Это ж какое-то сказочное царство древних… Эпоха Белой княгини. Не хотите ли, драгоценный подержанный умник, переселиться в эпоху Белой княгини?»