– А что было бы, если бы я не пришел вовремя?

– Тогда ты через два дня получил бы на электронную почту письмо со схемой, где меня найти. Я сама видела, как Швинтовский устанавливал таймер на своем мобильнике. Ха! Ты удивлен, не так ли? – С этими словами она издевательски расхохоталась ему прямо в лицо.

«Черт возьми, Мартинек! Зачем тебе понадобилось сотворить с ней такое?» – подумал Херцфельд.

Ему было хорошо известно, что душой подростка можно достаточно легко манипулировать. Даже умудренные жизненным опытом взрослые люди под давлением чрезвычайных обстоятельств становятся союзниками своих похитителей. Признаки так называемого «стокгольмского синдрома» он отлично знал, но у своей дочери их не находил.

– Ничего этого не было бы… – донесся до него голос Ханны.

Херцфельд инстинктивно поднял руку вверх, как бы защищаясь, и сказал:

– Золотце мое, ты ошибаешься…

Но она не слушала его, продолжая начатую мысль:

– Если бы ты помог ему тогда…

– Это все равно ничего бы не дало.

Пауль попытался объяснить Ханне, что не имел права подделывать улики, поскольку его профессия требовала от него быть объективным и независимым в своих суждениях, что в его работе, как ни в какой другой, правда играла главенствующую роль. Однако она не слушала его.

– И мама была права…

– Адвокаты Задлера легко обнаружили бы подделку, и тогда его вообще могли оправдать…

– Ты отвратителен. Твоя работа отвратительна…

– И это все равно не предотвратило бы смерти дочери Мартинека…

– А вот смерть Ребекки предотвратило бы. Ты представляешь собой хорошо смазанный винтик, поддерживающий работоспособность всей этой гнусной системы.

Их диалог приобретал все более яростный характер, а слова становились все громче, сливаясь в один непонятный крик. Они не слушали друг друга. И так продолжалось до тех пор, пока Херцфельд не попытался предпринять последнюю попытку достучаться до разума своей дочери. Он взял ее за руку. Однако Ханна закричала так громко и пронзительно, как та беременная сука, которую строительный рабочий пнул в живот. И Паулю пришлось отступить.

– Ханна, пожалуйста, мне очень жаль, – повторил он, но все было бесполезно.

Она больше не хотела его слушать и накрыла голову одеялом, и ему оставалось только молча стоять возле кровати своей дочери, с напряжением вслушиваясь в ее приглушенные всхлипывания. Херцфельд, застыв как истукан, так и стоял до тех пор, пока они не начали стихать. Тогда Пауль тихонько вышел из больничной палаты, но на сердце у него было такое тяжелое чувство, как будто он навсегда потерял самое главное в своей жизни.

– Она успокоится, – сказал Ингольф, ожидавший профессора возле палаты и, по-видимому, все слышавший. – Это просто шок.

– Ну, если вы так говорите, – прошипел в ответ Херцфельд и в тот же миг устыдился своего поведения.

«Он просто хочет мне помочь, – подумал он. – Но мне уже ничто не поможет!»

– Я уверен, что уже завтра она пожалеет о своих словах и захочет откусить себе язык.

– Спасибо большое, но сейчас я хочу…

Херцфельд застыл как вкопанный, оглянулся на дверь, за которой лежала Ханна, а затем снова посмотрел на Ингольфа.

– Язык… – повторил он.

Пауль не мог понять, почему именно эти слова Ингольфа столь неприятно тронули его за душу, что ему стало не хватать воздуха.

– Что вы опять задумали? – пораженный его реакцией, вдогонку профессору крикнул фон Аппен-младший.

Однако Херцфельд не ответил ему и продолжал двигаться словно в трансе.

– Откусить язык… – еще раз пробормотал он.

Обрывки воспоминаний всплывали перед ним, как разрозненные пазлы, и никак не хотели складываться в целостную картину. В его памяти возник лодочный сарай Мартинека и склянка с языком. Он подумал о Задлере и вспомнил слова Линды, которые она сказала ему во время первого вскрытия трупа маньяка.

Воспоминания крутились у него в мозгу, а он шел все быстрее и быстрее, пока не перешел на легкую рысь. Затем Пауль пробежал по коридору к лестничной клетке и стал вприпрыжку спускаться вниз, направляясь в морг, где хотел перепроверить свою ужасную догадку.

«Чего именно не хватает у трупа? Может быть, нижнечелюстного сустава?» – спросил он ее тогда.

«Нет, кто-то вырезал этому несчастному язык!» – был ее ответ.

Голос Линды продолжал звучать в памяти Херцфельда. С воспоминаниями о вскрытии трупа, впервые проведенном молодой женщиной под его дистанционным управлением по телефону, Пауль вошел в морг и остановился между двух секционных столов.

Кто-то уже успел надеть на оба трупа специальные белые мешки. Однако на этом попытка в наведении здесь порядка и устранении того хаоса, который воцарился в прозекторской за последние несколько часов, и ограничилась. Помещение по-прежнему находилось в катастрофическом состоянии. Везде виднелись следы от рифленых подошв, оставленные многочисленными добровольными помощниками, поспешившими в клинику. На полу все еще валялись инструменты, резиновые перчатки и даже весь покрытый кровавыми пятнами матрас. Хорошо еще, что шкаф и каталка снова заняли вертикальное положение, но стояли они явно не на своих местах.

Херцфельд стал расстегивать застежку-молнию на мешке первого трупа. Но из-за того, что тело лежало в неправильном положении, сначала показались ноги, а затем и нижняя часть туловища судьи. Даже у него, привыкшего к виду покойников, зрелище покрытых кровавой коркой и надувшихся от газов трупного разложения пузырей на ее бедрах вызвало глубокое отвращение.

«Каково же было Линде, когда из заднего прохода судьи вдобавок ко всему торчал еще и обломок от черенка!» – подумал Пауль.

Он снова застегнул молнию на мешке и повернулся к другому секционному столу, на котором лежал Задлер и чья разрезанная футболка валялась на столике для органов.

Теперь пришла очередь осмотреть труп Яна Эрика Задлера.

«Есть ли кровь в полости рта?» – вспомнил он свой вопрос, обращенный к Линде.

Прежде чем расстегнуть молнию на мешке, чтобы осмотреть тело Задлера, Херцфельд немного помедлил и прикрыл глаза, пытаясь как можно отчетливее вспомнить лицо маньяка, которое было запечатлено на многочисленных фотографиях, висевших в лодочном сарае Мартинека. Затем он открыл мешок.

Сомнений не осталось!

Мужчина, лежавший перед ним на секционном столе, выглядел таким же, каким его запомнил Херцфельд. Профессор узнал бы его и без снимков, сделанных Мартинеком в ходе слежки за маньяком. Ведь фотографии Задлера в течение нескольких недель не сходили со страниц газет во время судебного процесса. Только волосы у него теперь оказались несколько длиннее. И даже запекшиеся пятна крови на его лице не позволяли сомневаться – это был убийца дочери Мартинека Лили.