Снаружи снова послышалось позвякивание, и связка ключей опять ударилась о стальную обшивку противопожарной двери. Тогда она в последний раз посмотрела на видеокамеру и показала своему убийце средний палец.

– Теперь мне известно, кто я, – сказала девушка и улыбнулась. – Я не проститутка, а ты – засранец.

Затем она громко прокричала в видеокамеру свое имя и фамилию. И… прыгнула.

Когда противопожарная дверь наконец отворилась и в помещение ворвались люди, бедняжка была уже мертва.

Гельголанд

– Ханна! – громко крикнул Херцфельд и стал прислушиваться к многоголосому эху, раздававшемуся в многочисленных подземных сооружениях.

Прямо перед ним начинались два туннеля, расходившихся в противоположных направлениях. В свете фонарика удавалось разглядеть только серые бетонные стены, покрытые капельками воды, просачивавшейся из пор кладки и собиравшейся в лужи на слегка наклонном полу.

– Ханна, ты здесь? – крикнул Херцфельд еще раз.

Его голос звучал немного громче и гораздо отчаяннее. Уже через несколько шагов его пронзил смертельный холод, напомнивший тот, который исходил от полыньи в озере.

– Ханна! Малышка! – не переставал звать несчастный отец.

– Здесь кто-то есть! – услышал Пауль возглас Бандруппа, который на развилке при входе пошел по другому пути.

Сейчас он стоял в одном из помещений без дверей, имевшихся в этом туннеле в большом количестве и располагавшихся на разном удалении друг от друга. Звук его голоса также эхом отразился от стен лабиринта, и Херцфельду было трудно определить, откуда именно он исходил. Тогда он направился обратно к входу.

– Где? – поспешая, воскликнул профессор.

Однако вопрос оказался излишним. Бандрупп вместе с врачом-спасателем стоял перед узким входом в квадратный бункер, из которого доносился дрожащий и сопровождаемый электростатическими разрядами шорох. Херцфельд протиснулся между ними и только тогда понял причину нерешительности своих спутников. Они боялись засвидетельствовать смерть девушки.

– Ханна! – чуть ли не плача, воскликнул несчастный отец и, расталкивая своих спутников, ворвался в квадратное помещение.

Он подбежал к старой тахте, на которой лежало скрюченное тело, встал на колени и взял девушку за руку. Не обнаружив признаков жизни, он прижал обмякшее тело к себе и, уткнувшись в распущенные, пахнувшие пылью и потом волосы, зарыдал:

– Я с тобой, малышка! Все плохое позади! Я с тобой, Ханна!

В этот момент несчастный отец почувствовал, как кто-то положил руку ему на плечо. Не оборачиваясь на полный сострадания голос бургомистра, он взял голову Ханны в свои руки, проверил наличие у девушки дыхания и стал нащупывать пульс на ее сонной артерии.

– Кортизон! – крикнул профессор ранее стоявшему сзади врачу, а теперь тоже опустившемуся рядом с ним на колени.

– Не думаю, что это поможет, – с сомнением покачав головой, ответил тот.

– Что? – сердито посмотрел на него Херцфельд. – Моя дочь астматик, так что не мелите чепухи и приготовьте шприц!

– Это не требуется, – ответил врач и указал рукой на Ханну. – Видите?

Тогда и профессор увидел это – ингалятор в руке дочери и ее неглубокие, но равномерные вдохи.

– У нее нет приступа, – тихо произнес врач. – Она…

Херцфельд согласно головой и завершил фразу, начатую врачом:

– Она в шоке.

В этот момент Ханна открыла глаза, которые до сих пор держала закрытыми. Какое-то мгновение она смотрела на отца абсолютно ничего не видящим взглядом, явно его не узнавая. Но еще хуже было стеклянное выражение ее глаз, устремленных в пустоту.

– Ханна! Малышка! Я здесь! – продолжал кричать несчастный отец.

Однако она не откликалась и не среагировала даже тогда, когда Херцфельд щелкнул пальцами прямо перед ее зрачками.

Внезапно, в тот самый момент, когда Пауль нежно убирал ей волосы со лба, она открыла рот.

– Что она сказала? – переспросил врач, по-прежнему стоявший на коленях рядом с профессором.

Однако и несчастный отец также ничего не смог разобрать. Слово, невнятно произнесенное Ханной, напоминало какое-то имя.

Оно походило не то на «плащ», не то на «плач».

А может быть, «палач»?

Ханна попробовала сказать что-то еще раз, но у нее опять не получилось. Одновременно она подняла руку и указала куда-то в сторону. Тогда Херцфельд тоже посмотрел в том направлении, куда показывала безвольная рука его дочери. Однако Бандрупп заметил телевизор на складном столике гораздо раньше.

Мерцающий свет, исходивший от телевизора, возможно, мог указать нужное направление для дальнейшего движения по туннелю, и поэтому бургомистр уже стоял возле этого допотопного изделия, к которому от нескольких соединенных вместе автомобильных аккумуляторов подходил провод электропитания.

Херцфельд взял ослабевшие руки Ханны в свои и, растирая ее холодные пальцы, посмотрел на экран телевизора. В своей жизни он видел много смертей, но ни одна так сильно не тронула его за душу, как та, изображение которой виднелось на экране. На нем было окровавленное тело молодой девушки, болтавшееся на веревке над металлической кроватью.

– Кто это? – спросил профессор.

Лица девушки на экране телевизора Херцфельд никогда раньше не видел, и тем не менее его черты ему что-то напомнили. У него было такое впечатление, как будто, копаясь в чужом альбоме с семейными фотографиями, он наткнулся на странно знакомое фото. В телевизоре виднелся тот же каземат, который он ранее уже видел на видеокамере в строительном вагончике.

Труп молоденькой девушки поворачивался вокруг своей оси, как будто его подталкивала чья-то невидимая рука. Увидев снова татуировку с изображением бабочки на лодыжке несчастной самоубийцы, он сдавленно воскликнул:

– Нет!

Медленно, словно его поднимали на альпинистском страховочном тросе, Пауль оставил свое место возле Ханны и, указывая рукой на телевизор, крикнул Бандруппу:

– Ничего не трогай!

Однако было уже поздно. Бургомистр выключил DVD-плейер, находившийся под складным столиком. И причину этого Херцфельд легко прочитал на лице повернувшегося к нему Бандруппа – он просто не мог больше выносить такое зрелище.

«Но я должен видеть это», – подумал Пауль, зная, что запись, которую Ханна была вынуждена смотреть во время своего заточения, на самом деле предназначалась именно ему.

Он попросил бургомистра подвинуться в сторону и, проигнорировав предписание о том, чтобы ничего не трогать на месте преступления, встал на колени непосредственно перед телевизором.

«Я должен это увидеть. Для этого меня сюда и направляли, ведь здесь и сокрыт смысл того, в чем меня обвиняли», – решил Херцфельд, нажимая на кнопку и запуская воспроизведение.