— Почему здесь? — удивленно спросила Мария.

— А почему нет? — отпарировал Немезио.

Они свернули влево, прошли мимо маленькой церкви, потом по узкой улочке и за поворотом оказались в чистом поле.

— Разве не красиво? — Он знал, что ей здесь понравится.

— Да, это удивительно, — воскликнула Мария, глядя на сверкающий на солнце канал. Длинный ряд тополей окаймлял его берега, вдоль которых бежала чистая свежая вода.

— Так и хочется искупаться, — весело засмеялась она.

На горизонте вырисовывалось аббатство Кьяравалле.

— Тут должна быть недалеко старая остерия.

Был воскресный полдень, и Мария поняла вдруг, что первая половина дня кончается.

— Но уже поздно! — вспомнила она о времени. — Меня ведь ждет мать.

— Если ты разок опоздаешь, ничего не случится. Ты ведь здесь со своим мужем, а не с кем-нибудь.

— А ведь и вправду, — шутливо сказала она, — у меня, оказывается, есть муж. Ты заходил к Джулио? — спросила она.

— Я хотел увидеть его вместе с тобой. — Он говорил искренне, и Мария ему верила.

— Он вырос, знаешь? — сказала она, прижимаясь к его руке. — Кажется уже годовалым ребенком. Выражение лица такое взрослое. И, хоть ты этого и не заслуживаешь, похож на тебя.

— Смотри, тебе нравится?

Они пришли к старой остерии, с навесом из вьющихся растений, с огромной глицинией, которая отважно карабкалась по каменной стене. Лучи солнца, проникая сквозь листву, освещали деревянные столики. Им подали хлеб с колбасой и красное вино, шипучее и прозрачное. Они весело ели и пили с отменным аппетитом молодости. Вино сверкало в их взглядах, горело на щеках и разжигало страсть, которую приходилось сдерживать.

После обеда они гуляли вдоль канала, в тени тополей. Они держались за руки и больше не разговаривали: все помыслы, все желания сосредоточились на одном, и это гармонировало с жужжаньем насекомых, полетом разноцветных стрекоз, с журчанием прозрачной воды, с запахом полей. Немезио посмотрел на нее умоляющими глазами и привлек к себе. Она позволила ему целовать, обнимать и гладить себя. Все было, как в тех снах, которые снились ей каждую ночь, но не было пропастей, не было чудовищ, была только любовь, любовь без конца, долгие объятия и сладкая, изнурительная близость, и они двое — обессиленные, опустошенные, счастливые под тенью тополей, рядом с прозрачной водой канала, за которым вырисовывались суровые очертания средневекового аббатства.

Мария чувствовала себя умиротворенной, в глазах ее светилась нежность. Рядом с ней был любимый мужчина, ее муж. Какой смысл продолжать служить в чужом доме, устраивать чужую жизнь и мечтать о будущем, которое принадлежало другим? Она приблизилась к Немезио для новых поцелуев и новых ласк.

— Ты пришел сказать мне, что теперь мы всегда будем вместе, — прошептала она ему на ухо нежным голосом. — Это и есть твой сюрприз?

— Да, Мария, — он сжал ее в объятиях, вдыхая аромат ее густых черных волос. Материнство сделало еще красивее ее грудь. — Обещаю тебе, что на этот раз ничто не сможет нас разлучить.

— Ты нашел работу? — спросила она. — В Модене? Здесь в Милане? Лучше было бы, если б в Милане. Здесь моя мать, она поможет нам ухаживать за ребенком. Знаешь, меня работа не пугает. Нетрудно будет найти и поденную.

— Работу мы найдем, Мария, — сказал он, решительно взяв ее за плечи и отодвинув от себя, чтобы лучше видеть лицо. — Найти работу помогут мои товарищи, когда мы будем в Париже.

Облако на минуту закрыло солнце, и тень пробежала по прекрасному лицу Марии.

— Ты сказал, в Париже? — спросила она голосом неестественно спокойным. — Но извини, о чем ты говоришь?

— Я должен ехать в Париж, Мария.

— Да ты с ума сошел! — Ее словно холодной водой окатило. — Ты думаешь, о чем говоришь?

— Меня призвали в армию, — наконец признался он, — а я не явился. Товарищи мне помогли. В Париже нас ждут.

— Значит, ты дезертир. — Мария отпрянула от него, словно ужаленная. Это признание смело разом все ее мечты и надежды.

— Я один из тех, кто не хочет брать в руки оружие по воле фашистов, — сказал он, хоть и знал, что Мария не осуждала его за это. Но она не желала с маленьким ребенком на руках скитаться по миру.

— Это только игры политиков, — попыталась она возразить. — Война еще не началась. И может быть, — она заколебалась на мгновение, — и может быть, не начнется.

— Это не игры политиков, — убежденно возразил Немезио. — Гитлер уже вступил в войну, и Муссолини ее хочет. Пока что он лишь запугивает французов этими военными призывами, чтобы вынудить их держать дивизии на наших границах. Конечно, это фарс. И фашизм — это фарс. Тем временем, однако, люди весело маршируют на бойню. Ты знаешь, что этим несчастным, которые подчинились приказу и явились по вызову, нечего есть, у них нет казарм, нет обмундирования? Их заставляют спать на полу в залах ожидания на вокзалах. В вагонах для перевозки скота. Ты сознаешь хоть, в какой стране ты живешь?

— Возможно, — упорствовала она. — Но у вас, эмилианцев, на все один ответ: чуть что, вы сразу готовы устроить революцию.

— Если бы ты не жила в доме этих капиталистических акул, — снова начал он, — если бы ты дала себе труд оглядеться кругом, ты поняла бы, что и у вас в Милане есть люди, которые думают, как я. «Брось ружье на землю… — пропел он. — Хотим мира, долой войну». Ты знаешь, где распевают эту прекрасную песенку? Не знаешь? В твоем Милане.

— Я этого не знаю, — сказала она примирительно, — но знаю, что дезертиров военные трибуналы приговаривают к смерти.

— Это я тоже знаю, — сказал он, пытаясь воспользоваться благоприятным моментом, чтобы убедить ее. — Поэтому я и должен бежать. Я тоже веду войну, но только против фашистов. Послушай меня, Мария. Сейчас мы поедем в Швейцарию. Я знаю, как туда пробраться. Оттуда переберемся во Францию и, наконец, в Париж, где меня ждут мои товарищи.

— А Джулио? — спросила Мария в упор. Жара сделалась нестерпимой, шум листвы казался надоедливым, как и мухи, которые упорно садились ей на лоб. Не было ни ветерка, духота становилась невыносимой. Блузка прилипала к телу. Она чувствовала себя грязной, растерянной, обманутой.

— Джулио останется здесь с твоей матерью, — решил Немезио, словно это был простой и естественный выход.

— Так я должна бросить сына? — негодующе произнесла Мария, вставая на ноги и пытаясь привести в порядок одежду. Густые черные волосы разлетались по плечам в такт ее яростным жестам.

— А что? — поняв, что взял слишком круто, сменил он тон. — А сама ты что делаешь? Разве Джулио сейчас не живет с твоей матерью? Это тебя не смущает. А уехать со мной — значит бросить сына. А работать на синьора Чезаре что значит?

— Я вижу его каждое воскресенье, — защищалась Мария. — Когда есть проблема — мать звонит мне. В случае необходимости я могу тут же приехать к нему. Нет, Немезио, я не собираюсь даже обсуждать этот вопрос. И не хочу снова ссориться. У нас с тобой есть договор, и все осталось по-прежнему. Я тебя люблю, но не могу согласиться на бродячую жизнь. Если собственной жене ты предпочитаешь свои идеи, говорить нам больше не о чем. Но тогда оставь меня в покое… Слушай, Немезио, — ухватилась она за последнюю зацепку, — синьор Больдрани — очень важный человек. Он знаком с такими людьми, какие тебе и во сне не снились. Если я попрошу его помочь тебе, он это сделает. Возможно, ему удастся даже найти для тебя хорошее место в Милане. Если он поднажмет на военных, чтобы они не трогали тебя, они тебя точно не тронут.