– Сложите оружие! Жизнь гарантируем.

Переждал немного и повторил предложение, добавив, что если они трезво оценят ситуацию, то сопротивляться не станут.

Ответа никакого. Тишина. Будто нет в гроте никого. А, может, ошибся Фирсанов? Может, и впрямь пуст грот? Я подошел к Полосухину и предложил:

– Проверить нужно бы, здесь ли они?

– Тоже думаю. Камень бросить вниз, на террасу.

– Или фуражку высунуть?

– Дело. Давай.

Я прошел к реке и спустился к началу террасы. Здесь-то и был один их пловцов. Наблюдал за рекой. Он-то и увидел наряд Фирсанова. Кинулся по террасе в грот, но поздно – Фирсанов засек его. Молодец сержант. Трудно сказать, что ждало нас на этой террасе. Миновать мы ее все равно бы не миновали.

Надев на приклад автомата фуражку и, придерживая ее рукой, чтобы не сорвал ветер, высунул ее. Грот ответил выстрелом. Эхо заметалось по Ущелью Женщин, а ветер подхватил его и рассыпал по тундре. Еще раз высунул я фуражку – вновь выстрел. На этот раз тулью прошила пуля. Здорово. Еще раз высунул, еще… Больше не стреляли. Поняли что к чему. А сдаваться не хотят. Надеются на подмогу с моря. Как утопающий за соломинку хватаются.

Подозвал я к себе солдата-строителя и, подавая ему свою фуражку с пробитой тульей, приказал:

– Дразни время от времени. Только осторожней. Сам не высовывайся ни в коем случае. Видишь, как бьют.

Завязал потуже капюшон (толку только никакого, еще холодней голове без фуражки) и вернулся к Полосухину. Стоит он рядом с Гранским и, кажется, ни ветра, ни мороси хлесткой не чувствует. Он только что переговорил с заставой и узнал, что Конохов перехватил еще одну радиограмму с просьбой о срочной помощи. Стало быть, пловцы не сдадутся, а станут ждать помощи.

– Слева попробовать? – спросил я Полосухина. – Там все же близко можно подползти.

– Я пойду, – твердо сказал Гранский и, не ожидая согласия, сбросил капюшон, чтобы не помешал, если придется стрелять, спустил подбородный ремешок фуражки и, загнав патрон в патронник, двинулся было к расщелку, который прорезал хребет и по которому можно было спуститься к террасе, но Полосухин резко крикнул:

– Стой!

Гранский повернулся в недоумении: не так, что ли, что сделал?

– Стой! – повторил властно Полосухин, достал гранату, ввинтил запал и приказал: – Оба за мной. Ноги будете держать.

Подошли к самому краю обрыва прямо над гротом. Полосухин сел, мы легли рядом, готовые навалиться на его ноги. Посидел он немного, вслушиваясь, нет ли какого-нибудь движения в гроте, потом выдернул чеку. Предупредительно щелкнул боек, и тогда только Полосухин резко рванулся и повис над обрывом почти по пояс. Если выстрелят оттуда, даже чудо не спасет капитана.

Еще секунда. Как вечность.

Граната полетела вниз…

Дежурный по заставе вошел в канцелярию и доложил:

– Рейсовый в салме.

– Катер готов?

– Так точно! Ефрейтор Гранский тоже собрался.

– Хорошо. Продолжайте службу.

Как все это не ко времени… Только три дня прошло, как последний мешок крупы, последний ящик патронов мы перевезли сюда, на новую заставу и устроили праздничный обед на новоселье. Получился он на славу: тыловики еще загодя прислали лицензию на лося, колхоз одарил нас целой пятеркой оленей, старшина Терюшин расщедрился из своих запасов, повара (наш, строителей и пара женщин из становища) в восторге от новой газовой плиты так расстарались, что подготовили обед не хуже ресторанного. И нам, и всем, кто пожелал из становища, так, во всяком случае, показалось.

Настроение у всех приподнятое. Как у нас, так и у поморов и поморок. Вроде бы у них новые дома. И то сказать, они же много сделали, помогая нам в строительстве. А у нас – особенное: из тесного дома перебраться, можно сказать, в хоромы. Просторно. Светло. Всему свое место. И офицерские квартиры, что надо. Уютные. Современные. Только еще не успели мы привести их в божеский вид. В первую очередь – застава. А дома гардины еще не повешаны, мебель, привезенная из отряда на новоселье, еще не вся распакована. Особенно у Полосухина. В одной комнате у него все сгружено: и все вещи, и вся мебель. В другой – кровать да тумбочка солдатская с телефоном. А одна – вовсе пустая. Собирался все заняться с квартирой, да уехал в отряд. На совещание. И только проводили его, телеграмма. Ему, Полосухину. «Встречай. Теща». А капитан вернется не раньше, как через пять-шесть дней. Что с ней, тещей его, делать? Да и в радость ли эта гостья ему, Полосухину? Сама бы Оля вернулась, дело другое. А то – теща. Зачем?

Надел я куртку и прошел в комнату дежурного, где ждал меня Гранский.

– Вот что, Павел, бери-ка ножницы и пошли букетик ромашек нарежем.

Гранский удивленно посмотрел на меня, явно ничего не понимая.

Он не знал о телеграмме, он собирался в наряд на проверку документов у трапа теплохода, чтобы никто чужой с рейсового не высадился, и вдруг. Зачем-то цветы? Пришлось пояснить.

– Теща начальника заставы едет в гости.

– Ясно.

– Товарищ старший лейтенант, – вмешался дежурный, – разрешите я пошлю к начальнику заставы несколько человек? Мебель распаковать и расставить.

– Не нужно. Пусть солдаты спят.

– Неудобно как-то… Теща же.

– У меня пока поживет.

Я даже не отдавал себе отчета в том, верен ли мой поступок, но как потом оказалось, принял я весьма разумное решение. После я даже похвалил себя за предусмотрительность. Ну а пока поспешил во двор заставы, чтобы помочь Гранскому нарезать букет. Нужно было поторапливаться – теплоход через полчаса бросит якорь у Маячного, и к этому времени нужно успеть подойти к нему на катере.

Во дворе, где строители, кажется, чудом сохранили ромашки, и теперь они пышно цвели, словно старались блеснуть перед людьми, которые сберегли им жизнь, всей своей нежной красой, Гранского не было: пожалел «свои» цветы, вышел резать на поляну за забором «чужие». Вот она – черточка человеческого характера: своя рубашка ближе к телу. Хотя Гранский не старик, для которого «мое», впитанное с молоком матери, роднее слова «наше».

Но я оказался не совсем справедливым, думая так о Гранском. Едва я вышел за калитку, намереваясь помочь ефрейтору, как встретил его, спешившего мне навстречу. В руках у него было всего пять ромашек, аккуратно срезанных.

– Вот это и все?

– Так крупные же. Куда еще больше. У нас не сочинский ботанический сад.

– Срежь еще десяток. Во дворе. Только поскорее.

– Есть.

А по тону больше похоже, как «никак нет». Возможно, прав, но ведь теща едет. Не мать, а теща.

К трапу теплохода мы подошли чуть раньше портопунктовской доры, на которой, кроме моториста, заведующего портопунктом и завмага (вдруг какой груз есть для магазина), никого не было. Никто никуда не уезжал. Пуста и палуба. Неспешно подходит к трапу пассажирский помощник и как обычно сообщает: