— Умница, — пробормотал старый учитель.

Кому-нибудь другому он за такое сочинение поставил бычетыре. Но для Жени Качаловой это была пятёрка с минусом. Между прочим, перваяпятёрка за весь восьмой класс. Училась девочка неважно. Кто-то из учителейнатягивал ей четвёрки как дочке известного певца или просто по добротедушевной. Но в основном тройки. Почти ничего, кроме троек.

Привычная любимая работа успокоила Бориса Александровича. Онзевнул. Пора спать. Пожалуй, после всех переживаний можно позволить себе однусигаретку. Когда-то он много курил, но из-за астмы пришлось бросить. Он пряталот себя пачку на одной из полок, за книгами, и каждый раз забывал, где именно.Принялся искать и обнаружил за серыми томами собрания сочинений Достоевскогорозовую пластмассовую заколку для волос.

— Наверное, кто-то из девочек забыл, — проворчал он,продолжая поиски сигарет, — хотя как она туда попала? Я пару недель назадпроводил генеральную уборку, снимал книги с полок, все пылесосил, протирал.

Сигареты прятались за синими томиками Гоголя. БорисАлександрович накинул куртку поверх халата, вышел на балкон. Был сильный ветер.Ночное небо расчистилось. Прозрачные мелкие облака неслись так быстро, чтополная луна нервно вздрагивала от их прикосновений, как будто они её щекотали.Переулок спал. Звук редких машин казался особенно громким. Где-то вдали, ближек проспекту, звучал пьяный женский смех, долгий и монотонный, больше похожий нарыдания. Справа пульсировал красный электрический треугольник на крышеогромного круглосуточного супермаркета. Слева переливалось разноцветными огнямикрыльцо казино. Лампочный клоун улыбался и перекидывал карты. В доме напротивсветилось всего три окошка. За одним смотрели телевизор. За другим кто-то сиделперед компьютером. За третьим, не прикрытым даже лёгкой занавеской, бабушка вночной рубашке стояла у кровати и часто, широко крестилась.

Внизу хлопнула дверца машины. Борис Александрович взглянул иувидел высокую фигуру человека, который быстро зашагал от машин под балкономчерез дорогу, на другую сторону переулка. Светлый плащ, тёмная кепка. В яркомфонарном свете он был виден вполне отчётливо, правда, только со спины.

— Нет! Просто показалось! — одёрнул себя БорисАлександрович.

Человек в плаще перешёл дорогу и утонул в темноте. Старыйучитель мог разглядеть теперь только силуэт, но всё-таки заметил, что человекобернулся.

Свет в гостиной, за спиной Бориса Александровича, не горел,но все равно его, курящего на балконе, было видно. Человек направился к тёмноймашине, припаркованной под фонарём, на противоположной стороне улицы, помедлилсекунду, ещё раз взглянул в сторону балкона и вдруг побежал.

— Да нет же, нет! Какая ерунда! — строго сказал себе старыйучитель.

* * *

Сил совсем не осталось. Глаза закрывались. Но пальцыпродолжали плясать по клавиатуре компьютера. Дима Соловьёв хотел ещё разубедиться, что все материалы по Анатолию Пьяных исчезли, а заодно посмотреть,что есть в информационных базах по Грошеву Матвею Александровичу.

Старик Лобов озадачил его всерьёз.

О Давыдовском душителе Соловьёв впервые услышал от Оли. Онадаже уговаривала его съездить вместе в Давыдово, найти каких-то свидетелей. Ноон тогда отмахнулся. Испугался, что совсем запутается и попадёт в очереднойтупик. Поиск Молоха вёлся в нервной горячке, начальство теребило, торопило,требовало докладывать несколько раз в день, устно и письменно, объяснять икомментировать каждый свой шаг. Влезать в старое, забытое, изъятое из архивовдело казалось верхом глупости.

Что, если Анатолий Пьяных убивал бедных агнцев, чтобы спастиих чистоту, отправить прямиком на небеса? Что, если убивал не Пьяных, и настоящийдавыдовский душитель до сих пор жив?

Слепые сироты. Тихий подмосковный городок. Интернат. И рядом— партийный бордель. Если бы нянька перед смертью не исповедалась, если быбатюшка не нарушил тайну исповеди, возможно, ничего бы никогда и не вскрылось.

— Оно и так не вскрылось, — пробормотал Соловьёв, пробегаяглазами короткую информацию о пожаре в Давыдовском интернате, — столько народузнало и молчало. Охрана, горничные. Врач интерната. Дети ведь регулярнопроходили медицинское обследование. Но все молчали. Страх, деньги, круговаяпорука.

В советское время существовали по всей стране закрытыетайные бордели, с банями, с девочками, которые помогали партийной ихозяйственной элите расслабиться, отдохнуть от важных государственных дел.Девочки — проверенные, отборные кадры КГБ, иногда они даже имели офицерскиезвания. Но они были совершеннолетними.

С детьми когда-то вполне открыто забавлялся Лаврентий Берия.Но позже, при Хрущёве, при Брежневе, при Горбачёве, вроде бы ничего подобногоне было. Во всяком случае, следователь Соловьёв с такой информацией ни разу несталкивался.

Дима зажмурился, сжал виски. Грошев Матвей Александрович.Это имя мелькало где-то в связи с сетью «Вербена»?

Соловьёв знал, что в документах искать бесполезно. Он многораз просматривал материалы по «Вербене» за эти полтора года и помнил почти всеимена. Конечно, можно предположить, что оно мелькнуло, а потом было аккуратноизъято. Такие вещи случаются.

«Нет, дело не только в имени, — думал Соловьёв, — я знаюэтого человека, я где-то когда-то встречался с ним».

Когда старик Лобов сказал: «Импозантный такой мужчина,красавец, как из Голливуда», перед Димой возник размытый образ. Лицо, фигура,безупречный светло-серый костюм, обаятельная улыбка, низкий бархатный голос,бокал шампанского в руке.

— Погодите, давайте сначала определимся с основнымипонятиями. Что такое мораль, нравственность? В Древнем Египте была одна мораль,в Древнем Риме — совсем другая, в Европе в средние века — третья. Жиля деЛаваля барона де Ре, аристократа, маршала Франции, сподвижника Жанны д'Арк,святая Инквизиция судила не за то, что он собственноручно убил в своём замкетриста маленьких мальчиков. Сексуальные мотивы воспринимались тогда, в 1440-мгоду, как смягчающие обстоятельства. Маршала повесили, а потом сожгли зазанятия алхимией и чёрной магией, за то, что он вступил в сделку с дьяволом.Что касается мальчиков, суду не было до них никакого дела.

Дима даже хлопнул в ладоши, и спать расхотелось. Он вспомнилне только, где, когда и при каких обстоятельствах познакомился с господиномГрошевым, но и о чём они беседовали.

Два года назад заместитель министра устроил банкет дляколлег в честь своего шестидесятилетия. Следователь Соловьёв был в числеприглашённых. Обычно на таких мероприятиях, вроде бы официальных и как быдружеских, Дима чувствовал себя неуютно, не знал, куда деться, слонялся сосвоим бокалом неприкаянный и уже собирался тихо слинять, когда столкнулся сгосподином Грошевым.