Всё началось по-домашнему ладно. Хвалили ловкие руки хозяйки, говорили о щедрой обильности поморской земли, и вдруг всё изменилось: Джером Горсей, подняв очередную чарку с крепкой медовухой, окинул гордым взором и стол, и сидевших за столом, многозначительно помолчал, продолжая держать высоко поднятую руку с чаркой, как бы подчёркивая этим всю важность предлагаемого им тоста, и вот заговорил с величавой торжественностью:

— Я предлагаю выпить за нас, англичан, тех, кто открыл для вас, русских, такое прекрасное место для порта. Если бы не мы, стоял бы здесь густой лес, полный медведей и волков. И не сидели бы мы вот за этим столом. Выпьем же за мореходов-англичан, чьи корабли плавают по всем безбрежным морям и океанам, открывая всё новые и новые земли, на которых с нашей помощью начинается новая жизнь...

Джером ещё не окончил своё словесное излияние, а хозяин довольно резко осадил его:

— Тебе, хотя ты и гость, пить одному. Не обессудь. Или вдвоём с приставом твоим. Я же повременю.

— Я не хотел никого обидеть. Я только говорил правду.

— Правду? — хмыкнул Никанор. — А ты её знаешь?

— Как мне не знать правду о своих мореходах, о своём предприимчивом народе? И разве не правда, что корабль королевы Английской Елизаветы первым вошёл в устье Северной Двины, после чего ваш царь повелел строить здесь порт?

— Верно, до вас в устье Двины порта не было, только потому, что не слишком, как мы считали, удобное место. Так думали и наши деды, и наши пращуры. Ветрено здесь. В Холмогорах уютней, да и глубины вполне позволяют морским судам туда заходить. Впрочем, сюда, как и в Холмогоры, вы не в жизнь бы не вошли, не повели царь Иван Васильевич встречать вас нашим вожам. Сколько рукавов в устье Двины? Не посчитал? То-то. Все они приглядные, а сунься незнаючи, враз на банке окажешься. Иль тебе не ведомо, гостюшка заморский, как вы наше Студёное море нашли? Поморам же оно, как и Батюшко ледяной, издревле известно. Промышляли мы испокон веку на Груманте, на Новой Земле, на иных заледенелых островах, что месяц или два пути на Восток. Мой род идёт от Хомковых, знаменитых тем, что братья-промышленники со товарищи четыре года огоревали на Груманте. Вернулись живыми и вполне здоровыми. Детишек нарожали. У каждого вожа — чертежи заливов и губ спокойных, носов и банок. Делились вожи этим, но свой секрет имели. Потому на совете вожей решили, по просьбе дьяка Герасимова, свести их в один чертёж. Мысль такую имеем: не нужно ломать копья за Балтийское море, мелководное, а устремить свой взор на моря вроде бы не очень приветливые, но по ним можно ходить не только в Европу, но до Китая и Индии, и даже до земель, что теперь Светом Новым, как я слышал, называют, ходить. Поморы в этот самый Свет хаживали многие сотни лет. Промыслы там отменные. Так вот, свели мы все чертежи в единую карту, отправили с Герасимовым в стольный град, но вышел из этого не просто большой пшик, а худо вышло: получили мы царский запрет ходить на Восток. Слух до нас дошёл, будто украдена та наша карта. Не к вам ли попала? Не по ней ли вошли вы в Студёное море через гирло его? Войти-то вошли, только укусить локоть не смогли, пока мы от царя указ не получили вас пустить. Иль тебе неведомо, как порешили ваши славные мореходы жизни нашего рыбака Гурия Гагарку, который не согласился вести их в устье Двины по верному стерженю? Если не ведаешь, расскажу. Захватили его ваши горе-мореходы, велели вести в устье Двины. Не повёл. Так и не укусили они тогда локтя, хотя вот он — почти у рта. Иль Ивана Рябова, кормщика нашего, из головы вон? Его тоже ваши хвалёные мореходы силком пытались принудить вести в устье Двины. Он хитрей поступил, повёл вроде бы, но посадил на банку как раз напротив Новодвинской крепостицы, а сам — в воду. Он доплыл. А ваш корабль чем встретили? Ядрами, мил человек. Ядрами! А не медведями из глухого леса.

— Погоди-погоди, — остановил начальника порта Богдан. — Не о нём ли воевода Новодвинской крепости доносил как об изменнике? Покойный Малюта Скуратов мне сказывал о нём, об Иване Рябове.

— Его бы героем величать, а вместо того, в подземелье с кандалами. Слава Богу, нашлись рассудительные дьяки в Москве, выпросили для бедолаги царскую милость. Выпустили его и позволили дальше вожить. Но не об этом моё слово, а вот ему оно, гостю заморскому. Ответ на его похвальбу.

Слушал Бельский хозяина гостеприимного дома, узнавал для себя много нового о жизни и плаваниях поморов аж до самых дальних заокеанских земель, удивляясь одновременно тому, как изменился Никанор Хомков, став вдруг из покладистого добрячка в человека, не стесняющимся обидеть гостя. Такое может произойти, если задеть за живое, унизить донельзя, оплевать святая святых. Удивило Богдана и то, как сник Горсей. Знал, выходит, что не они открыли место для Усть-Двинского порта, а пришли на готовенькое и только добились у царя его строительства и монопольного права вести через этот порт единоличный торг.

Но если знал, чего же куражился?

«Поделом чванливцу. Урок знатный. Поубавится спеси».

Ошибался Богдан Бельский. Отповедь не пошла на пользу Горсею. Он ещё не единожды получит, как говорят, по носу и во время плавания до Вологды и в самой Вологде.

Перегружали привезённое Горсеем из трюмов английских кораблей в трюмы насадов добрую неделю. Вожи торопили артели грузчиков, ибо знали, что вот-вот вода начнёт спадать, и как только уйдут они с Двины, намыкаются на перекатах. Грузчики не волынили, работали с рассвета до полной темноты, падая с ног от усталости, иные даже засыпали в трюмах на мешках, не в силах дойти до дома, и всё равно основательно опередить время не смогли. Когда пошли на вёслах вверх по Двине, кормщик передового учана, для гостя и его пристава специально построенного, сокрушённо вздохнул:

— Намаемся. Как пить дать — намаемся.

Даже Богдану, не знавшему речных повадок, было ясно, что Двина обмелела. Определил он это по заметно оголившимся берегам. Он даже подумал, не послать ли в Вологду гонца, чтобы выслали за грузом обоз, но прежде всё же решил посоветоваться с вожами.

— Прорвёмся, — успокоили его те. — Не впервой. Двину нашу Северную пройдём легко. Меньше воды — легче грести. По Сухоне аж до устья Лузы тоже пройдём, должно, без помех. Проскочим, Бог даст, и до Нюксеницы, а то и до самой Тотьмы. А вот дальше — дальше видно будет. Всё одно, оттуда слать за обозом сподручней. Наш совет: прежде времени не стоит кричать о беде. Холсты парусные мы прихватили с собой для запруд. Станем поднимать воду на перекатах.

Не совсем понятно, как это поднимать воду. Вернее сказать, совсем непонятно. Если бы по воде шли, тогда ясно: перегородил речку, дождался подъёма воды и — скатывайся по волне, но они же идут против течения.

Однако не стал Богдан дотошничать. Придёт время, своими глазами увидит.

Северная Двина меж тем день ото дня сужалась, течение её слабело, и вот вож объявил:

— Через пару дней войдём в Сухону. В ней встречная вода легче. Пойдём спорей. Неделю пути, если не заупрямятся перекаты, и мы — в Вологде.

Не зря упомянул вож перекаты. Когда миновали Шуйское, и до Вологды оставалось всего ничего, учан вгрёбся в затон.