давали все кому не лень. Больше всех говорил, естественно, Урин. Мою фамилию не нашли нужным даже упомянуть…

Кланяясь с Линой перед занавесом 2 января 2013 года, я не испытывал никакого чувства горечи: «Лина, всё!» Она меня обняла, не сдержавшись заплакала: «Не уходите, Николай Максимович! Не уходите!» – «Линочка, все должно происходить вовремя!»

48

А театральный мир в тот момент обсуждал свежие «новости»: в новогоднюю ночь с 31 декабря 2012 на 1 января 2013 года кто-то взломал личную электронную почту Филина. В публичный доступ выложили его переписку с разными людьми, в том числе с некоторыми критиками г. Москвы и Московской области, руководителями одного (самого помойного) балетного форума. Там обнаружилось много интересного. Что касается меня, то Сережа в своих доверительных посланиях советовал – как и что надо писать про Цискаридзе. Он никак не мог уняться, объясняя, что Цискаридзе всем про себя постоянно врет!

Филин разнес в пух и прах «Щелкунчик», который мы с Воронцовой танцевали 31 декабря. Заявил, что я Лину то и дело ронял, да и сам на ногах не держался; сокрушался, как сложно пришлось клакерам, которые должны были ради меня завести зрителей на аплодисменты. Там же Сережа рассказывал, что я никогда не работал с Семёновой, что она меня терпеть не могла, из класса гнала, а я ей навязывался. Что с Улановой я тоже никогда не работал. А Фадеечев из жалости иногда просто заглядывал на мои репетиции…

49

Для того, чтобы окончательно прояснить ситуацию, касающуюся моих взаимоотношениях с Николаем Борисовичем, забегу на шесть лет вперед…

В 2018 году я привез АРБ им. Вагановой в Москву. Благодаря господдержке и щедрой помощи А. Б. Усманова, мы праздновали 280-летний юбилей академии и 200-летие со дня рождения М. И. Петипа на Основной сцене Большого театра.

Накануне концерта я случайно столкнулся в коридоре с Фадеечевым, поздоровались. «Вот, школу привез. Будет время, приходите, Николай Борисович». Я сказал это из чистой вежливости. И вдруг услышал: «Приду».

Фадеечев был уже очень болен, плохо себя чувствовал. Но он пришел, отсидел все три акта нашего гала. Заглянул за кулисы, поздравил, сказал, что ему очень понравилось. Своим домашним тоже меня хвалил…

В конце июня, в разгар пандемии 2020 года, поздно ночью мне в Петербург звонок. Родькин на проводе: «Николай Максимович, только что звонила Степаненко (на тот момент заведующая балетной труппой ГАБТа), сказала: „Пожалуйста, позвони Коле и скажи, что Фадеечеву очень плохо, он в больнице“».

Да уж, Галя себе не изменяла: не Филину позвонила, не Уварову, которые в Москве сидели, а про меня вспомнила – не поленилась! Знала, что они ничего делать не будут. «А что, другого никого поближе не нашлось?» – вырвалось у меня. Поднял я своих знакомых, врачей. Все, что мог, организовал. Фадеечева перевезли в хорошую больницу. Решил ему позвонить. Николай Борисович снял трубку, мы с ним очень тепло, хорошо поговорили. И так у меня на душе легко стало. Он, как обычно, шутил, чувствовалось, что очень доволен. Не могу сказать, что мы помирились, но какой-то тяжелый груз упал с моей души. Через день, на 87 году жизни, Фадеечева не стало. И началась у меня очередная эпопея с похоронами на Новодевичьем кладбище: письма, хождение по кабинетам, просьбы, звонки. У супруги Фадеечева – Ирины Холиной там бабушка похоронена. Но, когда она обратилась в администрацию кладбища, ей сказали: «Надо сначала, чтобы вас там похоронили, а потом уже вашего мужа. Он же не прямой родственник!» Тем не менее разрешение от мэрии нам удалось получить.

После отпевания и прощания с Николаем Борисовичем ко мне неожиданно подскочил Филин, хоть и в темных очках, но уже не изображавший из себя незрячего: «Коля, давай сфотографируемся все вместе!»

Я дышать перестал. И тут поймал на себе взгляд старшего сына Фадеечева – Лёши и его жены Тани Расторгуевой. Они просто побелели. «Только не сейчас!» – было написано у них на лицах. И я сказал Филину: «Давай».

Фадеечева кремировали, наступило время захоронить урну с прахом. Я позвонил министру культуры О. Б. Любимовой, попросил приехать, сказать слова. Она приехала, но от Большого театра не было ни одного официального лица.

В день смерти Николая Борисовича на сайте ГАБТа разместили постыдный некролог с ошибкой в его фамилии – «Фадеичев», а в день похорон провели какую-то развлекательную лотерею. Как говорится, без комментариев.

50

Возвращаюсь к своему дневнику начала 2013 года. 16 января в афише стояло «Лебединое озеро». Юбилей В. Л. Никонова, попросили станцевать Злого Гения. С Владимиром Леонидовичем я не здоровался с мая 2011 года, с того дня, как он вместе с другими педагогами ГАБТа подписал против меня «филькину грамоту».

Я подумал: «Идут последние месяцы работы в театре, какая тебе разница, Цискаридзе, чей это юбилей?!» Тем более спектакль шел на Основной сцене. Никонов подошел: «Спасибо, не ожидал, что ты согласишься». – «Владимир Леонидович, пусть это все будет на вашей совести, не на моей».

На следующий день, 17 января 2013 года, в МХТ им. А. П. Чехова в Камергерском переулке праздновалось 150-летие со дня рождения К. С. Станиславского.

С юности я дружил с А. Ю. Шполянской – одной из кариатид МХТ, пресс-секретарем О. П. Табакова. Приходил туда на спектакли и просто посидеть, посмеяться у Аллы в кабинете – маленькой каморке без окон. Иногда мы угощались шампанским, иногда чем-то покрепче, бутербродики она мне организовывала.

Накануне торжества Шполянская позвонила: «Цискаридзе, ты должен обязательно прийти! Учти, ты сидишь под камерами! Олег Павлович сказал – на это место посадить только Колю».

А в зрительном зале МХТ есть несколько особенных, именных кресел. В результате: на месте К. С. Станиславского сидел О. П. Табаков, мне досталось место самого А. П. Чехова. Занимавший место В. И. Немировича-Данченко Швыдкой подошел ко мне демонстративно, поздоровался, чтобы все видели, что он со мной – мир, дружба, жвачка. В предпоследнем ряду партера затерялся Филин со своей очередной новой девушкой. Зал заполнился известными людьми. Мы радостно здоровались друг с другом, с кем-то раскланивались, с кем-то целовались.

Вечер получился замечательным, даже жаль было, что он на один раз. Когда закончился спектакль, я выходил из зрительного зала в числе последних. Шполянская уже ждала меня: «Нет, Цискаридзе! Ты должен еще посидеть, потому что будет банкет, пойдем к Палычу». А у меня на следующий день экзамен в юридической академии. Но спорить с Аллой – занятие бессмысленное,