Волосы развевались прядями, глаза, не мигая, смотрели сквозь толщу воды.

Потом страшное лицо обернулось снова, так же медленно, и уставилось на нас. Кейт у меня за спиной содрогалась всем телом. И машина дрожала, будто сочувствовала, и все время стонал металл.

Лицо пялилось на нас.

– Рик, не подходи ближе!

Я осторожно подобрался к стеклу и выглянул. Она спросила:

– Это серый? Ты видишь, какого он цвета?

Я поглядел так пристально, что глаза стало жечь. Лицо было серым, похожим на хлебную мякоть, каким-то губчатым, и все изрыто дырами.

– Утопленник, – вздохнул я. – Просто утопленник.

Там, за ним, в непроглядной мути воды, их еще много болтается. Они стоят вертикально и крутятся в воде, будто в жутком посмертном танце. И руки мертвецов колышутся медленно и спокойно, почти гипнотизирующими движениями.

Эх, Рик Кеннеди! Жаль, что ты так и не записал альбом. И что ты теперь будешь делать остаток вечности? Иисус даст тебе электрогитару “Стратокастер” вместо арфы? Выходи играть с нами, Рик Кеннеди. Выходи, целуй наши холодные распухшие губы. Выходи, возьмемся за руки – за распухшие, губчатые руки. Выходи, Рик Кеннеди, вода хорошая.

Страдай про себя, Эстер Уильямс. Ты не умеешь так плавать. Ты не умеешь… Мне вдруг захотелось дико расхохотаться. Хохотать, пока накопившийся углекислый газ не погасит мне мозги. Пока не заставит остановиться сердце.

Я оглянулся на Кейт. Она тяжело дышала, будто пробежала марафон, из ноздрей ее клубился пар.

Воздух стал ядовитым. Мы израсходовали кислород. Пальцы начинали дрожать, под веками нарастала боль. Я заметил, что тоже тяжело дышу. Черт, так мы помрем. Мысли начали мешаться.

Тяжело, будто мне к рукам привязали бетонные блоки, я повернулся к Кейт.

– Холодно, – сказала она.

– Воздух плохой.

– Ох… – Ее голос стал шепотом. – Пора.

– Пора, – кивнул я.

Она протянула руку и коснулась пальцами моего лица. У нее горели глаза, она дышала с трудом.

– Рик… Рик Кеннеди… я тебя любила.

– Я тебя тоже. – Я еле мог говорить. – Я… тоже.

– Жаль, что у нас сегодня не получилось… шампанское… мягкая постель… любовь.

– И мне.

Я уже не мог поднять головы.

– Пора…

Вода дошла до передних сидении. Свет гас. Темнота сжималась вокруг нас холодной ладонью. Музыка будто исходила из уст мертвеца: долгая погребальная песнь, нескончаемая песнь боли, отчаяния и одиночества.

Я мотал головой по спинке сиденья, мозги стучали и пульсировали, будто стали вторым сердцем, как у мутанта. В глазах темнело. Я случайно глянул в окно – и вытаращил глаза.

В воде висела Кэролайн, волосы светлой пеной окружали ее голову. Карие глаза смотрели на меня. Она улыбалась. За ней уходили вдаль затопленные улицы Лондона. На дне озера стояли машины. В дверях магазинов резвились косяки рыбок. В ребрах утонувшего полисмена свила гнездо пара толстых угрей.

Кэролайн раскрыла рот, оттуда выскочила водяная крыса, унося в зубах кусок ее языка. А Кэролайн улыбалась. И ее хрипловатый голос заговорил где-то в глубинах моего мозга:

Гниет под водой этот город… Нет его уже, Рик… И нет последней королевы Англии…

Лицо Кэролайн зашевелилось и стало пустоглазым черепом утопленника. Труп плавал вертикально, вся передняя часть торса была оторвана, как на иллюстрации из медицинского учебника, – четко видны легкие, сердце, печень, диафрагма, кишки…

А из губ мертвеца журчал чувственный голос Кэролайн:

Ты идешь, Рик? Тетя Кэролайн ждет поцелуя. Какой ты непослушный мальчик, Рик! Не заставляй тетю ждать, слышишь?

Галлюцинация, смутно понял я. У меня онемели пальцы, на грудь давила страшная тяжесть. Сознание меркло, раздавленное ядовитой углекислотой, насытившей кровь.

– Кейт… Кейт…

Я видел, что она повернулась спиной.

– Кейт, что ты делаешь? Кейт…

Она села, уперлась спиной в мое плечо и сильно ударила двумя ногами.

Как будто разорвался металл.

И тут я понял, что она сделала. Она выдавила боковое стекло. Вода рванулась внутрь с ревом, бросив нас обоих через салон. Я набрал полную грудь воздуха, и тут меня закрутило, как котенка в стиральной машине.

Меня схватила чья-то рука и потянула. Сильно.

Секунду мне казалось, что меня поймал утопленник. Потом до меня дошло, что это Кейт ухватила меня за футболку и тянет к выбитому стеклу.

Я вылез, извиваясь и дергаясь, ободрав спину и плечи об осколки стекла. Сверху был свет, и я поплыл к нему. Для моего измученного кислородным голоданием мозга он был как небесный свет, бьющий через облака.

Я поплыл изо всех сил.

И вдохнул в задыхающиеся легкие свежий воздух. Меня облило солнцем. Колотя воду руками, я осмотрелся.

Кейт! Где Кейт?

Я ее не видел.

Я ничего не видел. Мне загораживала обзор какая-то деревяшка.

Я проморгался – черт возьми, это же лодка!

От души возблагодарив своего ангела-хранителя, я изо всех сил вцепился в планшир.

– Какого черта ты там торчишь?

Я посмотрел вверх, щурясь от невыносимо яркого вечернего солнца.

У меня перехватило дух. Сверху на меня смотрели Ковбой и Теско.

И скалили зубы.

– Так это же, черт возьми, сам Индиана Джонс!

Ковбой протянул руку и ухватил меня ниже локтя. Он занес вторую руку – что в ней было, я не видел, но он ударил меня по лбу наотмашь. Неимоверно громкий стук.

Он снова взмахнул рукой.

Из воды с ревом поплыли цвета. Сиреневый, синий, индиговый…

Еще удар.

Красный-зеленый-оранжевый-желтый…

Еще раз.

Желтый-зеленый-синий-алый-серебряный…

А он бил и бил. Пока не исчезли цвета, пока не осталась только тьма, кромешная тьма, лежащая за пределами вселенной.

Но я ощущал не боль, а будто какой-то мощный насос работал у меня в затылке.

Этот серый держал Кейт, охватив лапами ее запястья. Он приподнял ее над землей, и она беспомощно дрыгала ногами в воздухе. И только плакала: “Не трогай ребенка, ребенка не трогай!”

Серый склонил гривастую голову набок, изучая только что пойманный образец человека.

– Ребенка… ребенка не трогай!

Огромные глаза, красные как кровь, глядели ей в лицо. И снова склонилась набок голова – как у собаки, когда она что-то слышит. Кровавые глаза мигнули, будто серый обдумывал новую мысль.