не проронила ни слова, кивком поблагодарила его и двинулась дальше, несколько раз оглянувшись, чтобы удостовериться, идет ли понравившийся кавалер за ней.

– Вы, сударь, ступайте поодаль, – сказала ему старуха по-французски. – Но не теряйте нас из виду.

Тут бы полковнику усомниться. Ну какая русская нянька знает французский? Так бегло говорит только мадам, содержательница борделя, привычная к общению с иностранными клиентами. Или, может быть, «мамка», которая пасет девушек на бульваре и тоже рада покупателям из путешествующих господ – платят щедрее.

Дама с «кормилицей» сели в карету, которая стояла у высокой черной с золотом решетки, отделявшей улицу от белого особняка на взгорье, – красивейший дом в Москве! Чудо, что он не пострадал при пожаре! Александер подозвал дрожки и велел извозчику следовать за экипажем.

Большинству московских «ванек» достаточно было крикнуть: «Allez! Allez!»[93] – и они мчали иностранца, «куда изволите». Догадливы. Карета остановилась перед внушительных размеров домом где-то на Волхонке. Колоннада, портик, все, как везде… Госпожа вошла через парадный вход. А ее кормилица, сделав иностранцу знак следовать за ней, поспешила к одному из флигелей.

Простая дверь. Никакой прислуги. Крутая лестница ступеней в тридцать. И вот уже гость оставил позади себя «черную» половину дома, где обитала челядь. Он очутился в анфиладе залов, слишком красиво обставленных, чтобы быть внутренними покоями.

Уличная красавица ожидала его в одном из них. Она уже сняла шляпку и отдала зонт. Теперь ее чарующая, вовсе не здешняя красота представилась во всем блеске. Итальянка? Испанка? Только не русская – слишком смугла и черноволоса. Впрочем, для здешней страны нет чужих типов: цыганка, еврейка, гречанка, валашка, казачка, наконец.

– Я армянка, – сказала она. – Это дом моего отца. Мы живем в Москве уже третье поколение. Здесь наше убежище от тех, кому вы так охотно покровительствуете. Почему вы, христиане, помогаете тем, для кого мы – рабы?

«Может быть, мы не такие уж христиане», – усмехнулся Джеймс. Во всяком случае, у него на Востоке ни разу не возникло желание посетить тамошнюю христианскую церковь: «Мы не дикари».

– Вы пригласили меня, чтобы поговорить о вере? – осведомился он.

– Совсем нет. – Маленькая, но сильная рука новой знакомой сжала его ладонь. Дама повлекла полковника за собой. Глазам гостя представилась менее помпезная, но очень уютная комната с купольным потолком. Коринфские колонны отделяли альков с диваном. Над ними виднелись занавеси, которые при желании можно было задернуть.

«Да здесь не впервые принимают посетителей», – отметил Джеймс. Прекрасная пери села на низкую оттоманку. Полковник поместился на ковер у ее ног. «Кормилица» подала им чай с засахаренными фруктами. Пока все шло, как в «Тысяче и одной ночи».

Какое-то время они беседовали о жизни в Москве – ее расстояниях и сельских красотах пополам со столичными лавками, – но полковник чувствовал, что его клонит ко сну.

– Красавица, лучше бы там был афродизиак, – пошутил Джеймс, уже сознавая, что в чай что-то подмешали. – Зря вы…

Его прервали сначала угрожающим стуком в дверь. Потом топотом ног. Дама еще пыталась разыграть фальшивый испуг:

– О, не пускайте его! Не пускайте! – ее голос дрожал, щеки бледнели.

– Вы очень мило изображаете страх, голубушка, – сказал ей Александер, с трудом превозмогая звон в голове. – Но я справлюсь.

Ворвавшийся в комнату мужчина напоминал скорее разбогатевшего купца, чем дворянина.

– Обманывать меня! – Он замахнулся на даму, но полковник вовремя подставил руку. Надо оставаться джентльменом, даже если тебя отравили.

– Еще мне тут будут! – мужик обрушился на противника.

Он был высокого роста и крепкого сложения, а бедняга-полковник шатался на ногах. Его отдули в два счета, а потом выбросили на улицу. Бесчувственного и неспособного к сопротивлению. Доза отравы оказалась для шпиона маловата. Александер несколько раз приходил в себя, поднимался по ступенькам, принимался колотить в дверь, сам не понимая смысла этих действий. Но всякий раз голова, закружившись, подводила его, и он вновь падал.

Как-то добрел по улице до их с Жоржем обиталища в гостинице «Лион» – постояльцам говорили, что это бывший дворец Бориса Годунова, и, действительно, все помещения были сводчатыми, а на оконных наличниках красовались каменные гирьки – восстановить в памяти не удалось.

* * *

Варшава

Долли не принимала участия в тревогах брата по поводу очередного недавно обретенного сына – Шурка оставил их для себя. Зато знала о связи с Апраксиной и всячески трунила. Но Бенкендорф оставался непроницаем. Как видно, его самого занимало нечто, очень далекое от Софи. Он неотступно требовал сведений из Лондона. Все, что она сумеет выжать по интересующей теме участия британского кабинета в неурядицах с персами. Все.

Доротея старалась, как могла, понимая, что только исчерпывающая информация загладит ее недавний промах. Но дело было сложным, ибо, находясь в Варшаве, не соберешь мед со всех цветов.

Неожиданно сведения пришли по поводу ее старых друзей – банка Ротшильдов. Семья банкиров намеревалась еще глубже проникнуть в верхушку Ост-Индской компании, а для этого недовольство кабинета по поводу политики ост-индцев в Тегеране было весьма удобным.

Княгиня Ливен полетела к брату с новостью, которую и сама еще не успела как следует обдумать, и была крайне огорчена, услышав:

– Мы знаем. Твое подтверждение через лорда Грея важно. Но несколько запоздало. – А потом, как в детстве, когда Шурка бывал крайне недоволен явлением ее кукол на столе возле его любовно разложенного чертежа: – Долли, какого черта? Ты промахиваешься и промахиваешься! Приносишь мне позавчерашний хлам. Нельзя так заметно печься только о своем положении в стране пребывания. – Брат обидным образом изобразил ее, скроив беспечное лицо и отставив ручку, будто для поцелуя невидимого поклонника. – «Ах, меня все любят! У меня лучший в Лондоне политический салон». Надо еще что-то сообщать своему правительству. И не ограничиваться светскими сплетнями. Я не покойная Мария Федоровна, меня не интересует длина шлейфа в этом сезоне или чей благородный отпрыск свалился на дерби с коня мордой в грязь. – Он перевел дух. – Сейчас мы свалились мордой в грязь. Твой кабинет, который, между прочим, оплачивает кружева на твоем подоле. И содержание твоего политического салона. Я очень недоволен.

Доротея была оглушена. Она не ожидала такого разноса.

– Копай, – сказал он. – Я больше сведений получаю из Москвы, от сына.

– Какого сына? – удивилась Долли.

Шурка прикусил язык и промолчал.

Княгиня Ливен надулась: ее не допускали к семейным новостям и тайнам.

– Я тоже тебе ничего не буду говорить.

Александр Христофорович засмеялся.

– Хорошо. Подскажу тебе. По интересующему нас вопросу ты могла бы разузнать и в Варшаве. Князь Адам Чарторыйский недавно без позволения вернулся в город. Он плотно связан с вашим кабинетом. – Шеф жандармов помедлил. – И все, все, что узнаешь, без раздумий мне на стол. А то ты, когда складываешь в голове удобный лично тебе пасьянс, половину карт теряешь.

По-хорошему он был прав. Долли и сама это чувствовала. Смотреть на одну и ту же картину из Лондона и из Петербурга – разные вещи. В глаза бросаются не те детали. Так она и не услышала нужных разговоров, которые могли вывести к Тегерану. Ей они вообще не показались важными. А кто-то заплатил за это головой.

* * *

Москва

Жорж приехал в гостиницу только под утро. И обнаружил, что полковник стоит, упершись в стену обеими руками и склонив голову над тазом для воды. Похмыкал.