«А я думаю, что ваши», – не остался в долгу Жорж.

* * *

Варшава

Долли несколько раз видела князя Адама в садах Виланува – еще одной роскошной королевской резиденции. Сколько их у поляков? Монархов нет, а замки стоят. Здесь как бы невзначай собиралась вся местная знать подышать воздухом и чинно пройтись по дорожкам вокруг фонтанов.

Чарторыйский на прогулке под руку с матерью, огибая газон, на первом кругу поклонился Дарье Христофоровне. Та приняла это за знак, и уже при втором сближении глубоко присела, разметав кружева платья по гравию дорожки.

В третий раз они осмелились подойти друг к другу и церемонно представили спутников. Князь – великую Изабеллу. Госпожа посольша – какую-то здешнюю графиню, исполнявшую роль ее компаньонки.

– Я полагал, что ваша миссия в Лондоне, – поддел Чарторыйский.

– Миссия да, – ничуть не смутилась Доротея. – А мне любопытно было посмотреть на коронацию.

– Как вам Варшава?

Ничего не значащие любезности. Гости должны говорить приятное, сравнивать здешнюю столицу с маленьким Парижем, хотя и близко нет. Невыгодно отзываться о Вене и Берлине. Помянуть широту жизни здешних аристократов в их роскошных резиденциях… Тут глаза принято закатить к небу, а потом фыркнуть, вскользь бросив, что в немецких замках царит убожество, все ложки посчитаны, все передники изо льна. Узость, скудость, еды в обрез. На свечах метки, сколько воска должно прогореть за каждый час. Бюргерство. Третье сословие. Стертые, но еще крепкие башмаки. А на фронтонах домов призыв, начертанный невидимыми буквами: по одежке протягивай ножки.

Всего этого каскада любезностей, замешанных не столько на похвалах здешних обычаев, сколько на ругани соседей, должно было хватить, чтобы купить сердца собеседников. Но Ливен была немкой и считала, что это в Польше не тянут по одежке ножки. Это здесь за роскошью не добротность и сытость, а нищета. Поэтому княгиня сообщила Адаму о дурных тротуарах с выбоинами – карета проваливается. И об освещении – один фонарь на две улицы. И о дамских туалетах. За чьей печкой ткали то, что здесь зовут лионским шелком? Какая домашняя девка ломала глаза над брабантскими кружевами?

Ее суждения оскорбили старую Изабеллу. Но насмешили Адама. Его мать хотела было отчитать наглую особу. Разве та не знает, что настоящие вельможи сохранились только в Польше? Но сын взял пылавшую негодованием родительницу за руку и крепко сжал: помолчите. Затем он подтолкнул ее к безымянной графине и отпустил в самостоятельное плавание вокруг мраморного бассейна. А сам предложил Ливен руку.

– Нам есть о чем поговорить, вы не находите?

Та кивнула. Сближение произошло быстрее и глаже, чем Долли ожидала, и вскоре она поняла почему.

– Мои друзья в Лондоне утверждают, что вы в самых добрых отношениях с домом Ротшильдов?[94]

– Скорее с самим Натаном, – улыбнулась собеседница. – А кто ваши друзья?

Она не соглашалась, но и не отрицала: удерживала нить интереса натянутой и в то же время сама требовала сведений.

– Лорд Абердин, например. Лорд Эллингейм.

Круг понятен. Ближайшие присные Веллингтона. Но назвать самого премьер-министра было бы преувеличением.

– Как вы понимаете, это не мой круг друзей, – сообщила Дарья Христофоровна. – Теперь она отступала, как в танце, давая возможность собеседнику наступать и тем самым обнаруживать еще какие-то сведения.

– Не ваш, – согласился Адам. – Но у нас с вами могут быть общие интересы.

– Какие?

Чарторыйский задумался.

– Например, указать дому Ротшильдов новые места для расширения дела. Здесь много их соплеменников. Но лавка средневекового ростовщика не чета банковской конторе.

– Пока царь крайне недружелюбно смотрит на кредиты из этого источника, – отозвалась дама. – А Польша – часть его империи. Для него взять у Ротшильдов – все равно что занять денег у сатаны. – Оба засмеялись. – Во всяком случае, у Англии. Он не понимает разницы или делает вид, будто не понимает. Покойный Ангел слишком увяз в займах у союзников. Отдавать было трудно.

Адам проигнорировал намек. Да, начало английским кредитам положил он сам. Да, платить пришлось кровью. Но он-то тут при чем? Когда войны коалиции закончились, Чарторыйский давно был не у дел.

– А если царя не будет? – спросил князь.

Долли даже поперхнулась.

– Ну, не в прямом смысле слова, – поторопился успокоить ее собеседник. – Не вообще. А над нами, над поляками. Пусть царствует себе в Петербурге. А Варшава примет другие условия игры.

– Это невозможно, – заявила Ливен, раздумывая о том, какой циничный и дерзкий человек стоит перед ней. Ни установления Венского конгресса, ни личная дружба с покойным царем его не останавливали. И он преспокойно говорит о подобных вещах с ней, женой русского посла в Лондоне, сестрой начальника III отделения!

– А что вы можете мне сделать? – ответил Адам на ее невысказанные мысли. – Вы ведь и сами знаете, есть силы влиятельнее монархов. К одной из них я принадлежу по рождению. Я не о семье и не о магнатерии. Об ордене. Другую силу мы с вами сейчас обсуждаем. Деньги. Золото правит миром. Не булат, не благородные порывы. И то, и другое покупается. – Адам помолчал, а потом добил княгиню: – Вы спрашиваете себя сейчас, что я получу?

Верно. Дарья Христофоровна уже несколько минут ломала голову над вопросом: с какой точки зрения ей может быть выгодно продвижение Ротшильдов в Польшу?

– Думаю, ваш друг Натан не останется в долгу. Его благодарность будет ощутимой.

– Благодарность за что? – Ливен все еще не улавливала логики собеседника.

– Вы подтвердите мои добрые намерения, потому что ваши друзья пока не являются моими. – Чарторыйский улыбнулся. – Уверьте, что на меня в польских делах можно положиться. Политика идет за деньгами, не наоборот. Вы сообщите, что скоро Ротшильды могли бы плотно заняться делами в Варшаве, Вильне, Полоцке, Гродно. Условия станут так же благоприятны, как до разделов. Но для этого нам нужно только чуть-чуть помочь. О, мы все сделаем сами, но благожелательное невмешательство, дружеские статьи в прессе, покровительство наших эмигрантов, рассказ о том, что они не «наполеоновские прихвостни», а герои, воевавшие за независимость. Такие же, например, как греки. Ведь английское общество сочувствует грекам?

Долли кивнула. С тех пор как лорд Байрон умер среди восставших, только и слышно, что об усатых храбрецах, расторгающих оковы.

– Все эти ахи-вздохи покупаются за деньги и прокладывают путь еще большим деньгам, – сказал Адам. – Когда Россия начнет терять нас, Англии следует всей силой продемонстрировать угрозу, чтобы русские поняли: в случае подавления мятежа, дела так не оставят. Для этого на политиков должны влиять те, кто дает им деньги.

Долли молчала, сознавая справедливость слов собеседника.

– Вы слишком умны, чтобы не догадаться, чем закончится такое противостояние и в чем ваша выгода, – продолжал убеждать ее князь. – Вот почему я не боюсь говорить с вами. Напротив, прошу содействия. Мои друзья в Лондоне еще долго станут раздумывать, прежде чем на что-то решиться. Банкиры проворнее, ибо чувствуют, что хорошие барыши можно делать там, где скоро будет жарко. Но не в самый момент пожара, а сразу после него: когда хозяева на пепелище начнут распродавать обугленную мебель, чтобы выжить, и в конце концов продадут само пепелище. Ваше дело – заверить Ротшильдов, что вскоре в Польше начнется пекло.

Долли понимала, что сейчас ей надо сказать: «да». А потом подумать. Крепко подумать над услышанным, прежде чем писать Натану или, напротив, нестись к брату и бить во