смерть. Страшно то, что позади, за плечами, в прожитой жизни, ничего не осталось, пустота. Ни семьи, ни детей, ни дерева, ни дома. Одна суета, бессмысленные телодвижения… Не надо вытирать мне щеки, я не стыжусь слез… И всё время думал: пора остановиться, оглянуться, одуматься; хватит бродить по свету, искать приключения на свою голову, сражаться с мельницами! Надо пожить не для тела, а для души… Знаешь, о чем я всю жизнь мечтал? Ты не поверишь. Я ведь по образованию педагог. Мне не челюсти ломать надо, а детей учить. И я представлял – в мельчайших деталях! – как захожу в класс, кладу на стол журнал, беру указку и поворачиваюсь к карте мира. И начинаю рассказывать о Земле. Я, по сути, буду рассказывать о своей жизни: как переходил сельву, штурмовал Гималаи, воевал в Афганистане, прыгал на Северный Полюс, умирал в лодке посреди океана… Я бы рассказал им о природе, как о сфере существования человеческих страстей, где переплетаются любовь и ненависть, верность и предательство, боль и наслаждение, страх и отвага, отчаяние и надежда… Как мне хочется рассказать обо всем этом пацанам и девчонкам, этой пестрой и непорочной ватаге с роликами, жвачками, плеерами, пивом, поцелуями, этим амбициозным максималистам, брюнетам и блондинам, лысым, длинноволосым, с африканскими косичками… Это ж сколько надо времени и терпения, чтобы заплести несколько десяток косичек?.. Я думал, что всё это так близко, только руку протяни, и так реально… Не успел я остановиться, Ирина. А ведь жить хочется, любить хочется. Сердце разрывается…

Ирэн покрывала мое лицо поцелуями. Горячие слезы катились по ее щекам и обжигали меня.

– Я люблю тебя, Кирилл…

– И я люблю тебя, Ира… Я тебя всегда любил… Ах, как обидно, как больно! Почему мы не сказали этих слов друг другу раньше? Зачем мы мучили друг друга и тянули время?

…Не знаю, сколько прошло времени до рассвета. В эти часы я попытался вместить все то, что не успел пережить раньше. Мы объяснились с Ирэн, открыли друг другу простую истину и тем самым подвели итог нашей жизни. Ирэн задремала на лавке, согнув колени. Я накрыл ее своей курткой и принялся ходить по камере. Три шага в одну сторону, три шага в другую. Нелепо, чудовищно! Двадцать первый век, а нам собираются рубить головы. И никто не пытается остановить этот средневековый беспредел, никто не поднимает шум, не призывает в помощь цивилизованный мир. Мне известно только одно: мы нарушили какую-то границу и зашли туда, куда нельзя было заходить ни при каких обстоятельствах. Но о чем думали организаторы Игры? Кто подыскал территорию для Игры, кто разработал маршрут? Разве трудно было дотошно проверить все политические, религиозные и криминальные нюансы в районе проведения Игры? Продюсер негодяй. Он обрек два десятка человек на гибель и трусливо спрятался, когда узнал о крушении самолета. Никто о нас не позаботится. Наша великая страна, наверное, даже не знает, сколько человек уцелело, и где, по каким джунглям они разбрелись. Игра переродилась в жестокую реальность, и выживание перестало быть условным. Надеяться осталось только на себя. Но что я могу сделать, запертый в клетке?

Я кинулся на решетку, схватился за нее и стал неистово дергать, пытаясь выломать. Акулов! Акулов, чтоб ты утонул в болоте! Чтоб тебя крокодилы сожрали, тигры расчленили, змеи отравили! Горькая истина: на земле выживает тот, кто не играет в выживание, а выживает на самом деле. Серьезный человек. Предупреждал ведь, что к победе пойдет по трупам. А я думал, что это всего лишь слова, рассчитанные на внешний эффект.

Сквозь тучи на землю проседал сырой тяжелый рассвет. Теперь я мог видеть то, что раньше скрывала от меня ночь. Край улочки с глубокой колеей от машин, серый бетонный забор с отпечатками досок опалубки, черные крыши, столбы электропередачи и вышки. Конечно, это пограничная застава. Какие здесь могут быть игры?

Я чуть отпрянул от окошка. На раскисшей площадке, как раз напротив меня, появился мужчина в плаще. Я хорошо рассмотрел его землистое лицо с глубоким старым шрамом на щеке. Мужчина принес два эмалированных таза с отколотыми краями и кинул их на землю. Выровнял их ногой, чтобы находились в шаге друг от друга. На одном из них я заметил кровавый след подтека… И тут мне стало дурно до тошноты. До меня дошло, что означают эти приготовления. Эти тазы – для наших с Ирэн голов, для нашей крови. В какой-то документальной хронике я видел, как азиаты казнили человека: связали ему сзади руки, поставили на колени перед тазом и одним ударом сабли снесли голову. Голова упала в таз, туда же полилась кровь. Палачи, как хозяева плахи, всегда думают о крови. В древнем Риме арену амфитеатров засыпали опилками. Французская гильотина снабжена специальной душевой лейкой. А здесь, значит, подготовили тазы.

Именно это ужаснуло меня больше всего. Увидел бы я взвод солдат с автоматами или виселицу – не почувствовал бы столь мучительного, животного страха, как при виде обыкновенного таза. Мы что, бараны? Мы люди! Люди! И пока хоть искра сознания будет теплится в моей голове, я буду сопротивляться, я не допущу этой омерзительной процедуры!

– Ирина! Проснись!

Я тормошил ее и несильно шлепал по щекам. Ирэн не без усилий открыла глаза, и тотчас вскочила, стала поправлять волосы и озираться по сторонам.

– Что? Уже? Уже утро?

– Ирина! Надо попытаться что-нибудь сделать. Нам терять нечего. Уж лучше получить пулю в спину, чем быть баранами.

– Но я не знаю, что мы можем сделать!

– Дай телефон! Я позвоню Марго! Может, она что-нибудь сделает!

Ирэн протянула мне мобильник. Я долго слушал гудки. Ну же! Ну, ответь! Ответь!

Марго не ответила. Кому еще позвонить? У меня были десятки друзей во всех городах России, но никто из них не мог нам помочь.

– Значит, будем надеяться только на себя, – бормотал я. – Когда нас выведут… Нет, раньше! Сейчас! Немедленно! Я лягу на пол и притворюсь мертвым. А ты стучи в дверь и кричи. Главное, чтобы открыли дверь! Ты должна выбежать отсюда, понимаешь? Любой ценой! Любой, Ирэн!

– Они не поверят!

– Но у нас нет другого выхода! Ты должна выбежать отсюда! Должна! Должна!

Она не верила, что мы сможем что-либо изменить. И я не верил, но был готов противиться палачам, даже если это было бессмысленно.

– Ну что мне кричать?

– Что хочешь! По-русски, по-английски!

Настолько мучительно было ожидать медленного приближения казни, что я предпочел умереть здесь и сейчас. Я воспринял бы