глупость, если бы вдруг мелодично не запиликал мобильник Марго.

Глава двадцать седьмая. Камень в спину

– Кого? Вакулу?.. Ошиблись!

До меня с опозданием дошло, что Марго неправильно расслышала мою фамилию. Я грохнулся перед ней на колени и хотел выхватить из ее руки телефон, но она уже его отключила.

– Ну что ты сделала! Это же меня!

– Тебя?.. А разве ты… Но с чего это вдруг тебе звонят на мой мобильник?

– Как трудно догадаться! Потому что у меня нет с собой своего мобильника!

Я выхватил у нее трубку. Ничего подобного я не ожидал, и тем сильнее было мое любопытство, тем острее я чувствовал тяжесть и масштабность пока неизвестной мне новости, приближение неведомой беды, как если бы меня посреди обычной жизни, посреди обычной ночи разбудил звонок из милиции, больницы или морга.

– Он определяет входящие номера? Как зайти в список? Куда надо нажать?

Марго не успела ответить. Телефон в моей ладони ожил, заиграл, синим светом вспыхнул дисплей, словно маленький телевизор, по которому началась трансляция концерта. Я внутренне собрался, прежде чем поднести трубку к уху. Иногда это бывает равносильно тому, чтобы поднести к уху заряженный пистолет… Откашлялся. Постарался придать голосу спокойный тон:

– Слушает Вацура!

Мой абонент тоже выждал паузу, внутренне собираясь, и тоже постарался придать голосу спокойный тон. Разговаривая по телефону, люди часто вводят друг друга в заблуждение своими неестественными голосами.

– Это я, Кирилл… Я, Ирэн…

– Ирина?! – крикнул я и невольно вскочил на ноги, крепко ударившись темечком о бетонную плиту. – Ты где? Ты откуда звонишь?

– А ты где?

Вводить меня в заблуждение ей становилось труднее с каждой секундой. Я уже слышал ее частое и прерывистое дыхание, улавливал дрожь в голосе, и слезы, море слез, готовых вот-вот прорвать плотину воли и низвергнуться.

– Я? – Оглянулся по сторонам, придумывая, как бы коротко объяснить свое местонахождение. – Я тут… э-э-э… под плитами. В общем, за колючей проволокой…

Она не дослушала. Подробности ее не интересовали. Ей было достаточно, что я жив и нахожусь на Земле. Торопливо, боясь, что слезы хлынут и не дадут внятно сказать то, что сказать было необходимо, Ирэн заговорила:

– Кирилл, я попала в очень плохую ситуацию. Меня держат взаперти, в каком-то подвале… Я ничего не понимаю! Я не знаю, кто эти люди и что они от меня хотят. Я не знаю, что делать. Я уже схожу с ума. У меня начинается истерика…

– Ирэн! Погоди, Ирэн! – громко, даже слишком громко заговорил я, перебивая, потому как Ирэн, как все испуганные и отчаявшиеся женщины, не знала, что мне следовало бы сообщить в первую очередь. – Я тоже ничего не понимаю! В каком ты подвале? В каком городе? В какой стране?

– Я не знаю! – со стоном протянула она.

– Бррр! – издал я и схватился за волосы. – Постой! Где Морфичев?

– Его избили и куда-то уволокли! Я требовала, чтобы обо мне сообщили представителю российского посольства, но никто…

– Молчи! Вы с Морфичевым шли по маршруту?

– Да!

– Ограждение из колючей проволоки, поле, вышки…

– Да, да! – воскликнула она. – Мы всё это прошли! Потом нас обступили какие-то вооруженные люди. Морфичева стали бить ногами, а мне связали руки и кинули в подвал! Кирилл, родненький, что делать? Мне очень страшно. Я уже ничего не понимаю. У меня в голове сплошной кавардак…

– Так. Тихо. Спокойно. Спокойно, – бормотал я, потому как сам еще не знал, что нужно делать, и по этой причине старался успокоить сначала себя. – Дай мне какой-нибудь ориентир. Подвал, подвал… А до подвала каким путем тебя вели? Улицы, дома, мосты… Что ты запомнила?

– Да какие мосты, Господи! – Она все-таки заплакала и стала говорить в нос, как при насморке. – Там были одни сараи. Машину видела, ну, типа военного джипа… Труба была…

– Какая труба? Железная, высотой с дерево, на растяжках?

– Да, да, да! Вот в этом здании, откуда торчит эта труба, я и сижу!

– Что там? Дверь? Решетка?

– Маленькая решетка выходит на улицу. А дверь железная. Снаружи засов.

– В общем так, Ирина, милая моя! Слушай меня. Ничего без меня не делай. Ничего не предпринимай. Сиди тихо, как мышь. Замри! Затаись! Я сейчас к тебе приду. Обязательно приду, ты даже не сомневайся…

– Кирилл, пожалуйста, будь осторожен!

Я отключил телефон и вытер ладонью взмокший лоб.

– Вот это, блин, Игра!

И посмотрел на Марго. О, какое удовольствие было видеть сейчас Марго! Она отвела взгляд. На губах появился гордый излом. Она выхватила из моих рук мобильник, с брезгливым выражением вытерла его о подол футболки и затолкала в чехол. Потом вытащила из-под головы мою куртку и швырнула ее мне.

– Она так провоняла твоим потом, что у меня уже асфиксия начинается!

Я, конечно, сделал вид, что не вижу лежащей под ногами куртки.

– Марго, пока будь здесь. Я тебе оставляю рюкзак, там медикаменты…

– Ты собрался куда-то идти? – перебила она. – Так идти! А за меня не беспокойся. Я позвоню в службу спасения. У меня огромный список телефонов экстренной помощи… В общем, сама за себя побеспокоюсь. Прощай! Удачи тебе и успехов в личной жизни!

Марго меня посылала, причем почти открытым текстом. Говорить с ней больше было не о чем. Честно говоря, я ожидал от нее других слов и другой интонации. Но… но разве это сейчас самое важное? Я сделал для нее все, что мог. Моя роль в ее игре сыграна до конца. Теперь надо подумать об Ирэн.

Я ничего не ответил, молча повернулся и пошел по лабиринту между плит. Мне в спину полетел камешек и стукнул между лопаток.

Глава двадцать восьмая. Без базара, братан!

Хорошо, что тогда я почти ничего не знал ни о поле, ни о вышках, ни о здании с трубой. И не понимал смысла всего происходящего. Иначе, я бы просто захлебнулся обильной и ядовитой информацией, как человек, тонущей в цистерне с бензином. Ползком километр – пустяк. Тем более что луна снова спряталась за тучами, и гроза, передохнув, принялась буянить над землей с удвоенной силой. Без рюкзака и Марго я чувствовал себя сторожевым псом, которого вдруг спустили с цепи. У меня была цель; я дрожал от нетерпения. Ни страха, ни сомнений! Одно из прекраснейших мгновений в моей жизни, когда я выполнял суровую мужскую работу, и выполнял ее ради женщины.

Добравшись до угла здания с трубой, я поднялся на ноги. Вымазанный в черной глине, я был чернее ночи, и вряд ли кто