— Двумя! — ударил «диктор» палкой в пол.

— Скандал протянется минимум пять лет, — молитвенно прижав руки к груди, заявила пожилая астматическая блондинка со странно гладким лицом. — Надо думать о последствиях.

— Давайте кончать, — сказал крошка депутат. — А то превратимся в приснопамятный Союз писателей.

— Жирный! — крикнул Синяк и влез в зал полностью. — Из турбюро, — для краткости объявил он, тыкая себя в грудь. — Насчет туризма. Узнать пожелания. Кому жарко, кому холодно, кому диет, кому прохладные клизьмы…

Оскорбительного слова «клизьма» собрание не выдержало, заволновалось, но Синяк, не останавливаясь, молол дальше:

— …В пустыне места всем хватит. Как на кладбище. Значит, по пути где шатер разобьем, где под солнышком, по ситуации. Товарищ Бадрецов, вас к телефону. Господин Сикин, продолжайте.

Синяк подошел к пальме, почти силком выволок из-под нее очумевшего Романа, одновременно отметив, что на «Сикина» собрание не среагировало.

— Шолом, господа. У вас интим, а я не претендую. Всех благ, господин Суров.

Друзья вышли в коридор. Роман был ошалелый. Таким Синяк его давно не видел.

— Говорил, не рыпайся! — шипел Синяк. — У них же остаточный бздюм играет. Очко-то не железное. Что ты до них ласкался? Сказал — и ладушки. Смотри, набух весь, набряк — лопнешь, а мне отвечать…

— Даже слушать про Ваньку не стали… — бормотал Роман.

Они вошли в кабинет Саши.

— Салом! — воскликнул Бошор.

— Живой! — заорал Роман, обнимая Бошора. — Теперь ты мой сограждан наконец?

— У-у… — уклончиво развел руками Бошор. — Не совсем.

— А что такое? — другим, брезгливым голосом спросил Роман, поворачиваясь к Саше.

— Юрий Владимирович еще не подписал, — небрежно бросила она, пририсовывая какой-то красотке в журнале «Семь дней» длинные запорожские усы.

— Почему? — напряженно поинтересовался Роман. — Критические дни? — И повернулся к Бошору. — Башка болит, спасу нет! Давление, наверное.

— Вылечим. — Бошор полез в кейс. — Сейчас чайку заварим, голова будет лучше швейцарских часов работать.

Саша, не отрываясь от рисования, включила электрочайник. Бошор насыпал из кожаной коробочки желтый грубый чай в чашку, прикрыл блюдцем.

Раздался вежливый стук, и дверь открылась. Вошел тот самый старик с бледной лысиной и унылым носом, сейчас он был в шляпе с обвисшими полями. Это он на собрании поддержал Жирного.

— Деточка, — тяжело дыша, сказал старик Саше, — я вас умственно целую. Должен вас предупредить, я не поеду в Египет. Вы кого-нибудь вместо меня…

— А что случилось, Лазарь Иудович? — встрепенулась Саша.

— Деточка… видите ли, дело в том, что я по этически-моральным соображениям не хочу никуда отправляться под руководством Юрия Владимировича, тем более тропой Моисея. Хотя, как вы знаете, мне это очень нужно для работы… Я вас целую, — повторил он и, поклонившись, удалился.

— Кто это? — спросил Бошор.

— Раритетный дед, — улыбнулся Роман. — Мой друган. У него в застой книжку из плана выкинули. Он пришел к директору. Достал пистолет. С войны привез. Не издашь, говорит, застрелю. У директора понос буквально. Книжку в план своей рукой вписал. Книга вышла. Вот такой дед. Отчество даже во время жидобоя не менял. Раз Иудович, значит, Иудович… Слушай, Бошор, — Роман с удивлением посмотрел в чашку. — Чем ты меня напоил? Башка-то прошла.

Бошор лишь усмехнулся, а Синяк смекнул: маковая соломка, не иначе, и пальцем незаметно погрозил поэту.

— В лечебных целях, — еще раз улыбнулся тот.

— Поехали с нами, — сказал ему Синяк. — Едем к Жирному. Погуляем, отдохнем…

— Посуралим, — подмигнул Бошору Роман.

— В другой раз посуралим. — Бошор, склонив голову, прижал правую руку к сердцу. — Самолет.

— Бошор, прошу как брата, — торжественно на восточный лад произнес Роман. — Поосторожнее, не валяй дурака. А то помрешь ненароком.

— Башку отрубят, кинут в вагон с углем, и будешь кататься по всему Советскому Союзу, — добавил Синяк.

Бошор взглянул на часы, болтавшиеся на его тонком смуглом запястье, и неожиданно как-то очень по-русски потянулся и зевнул.

— Когда ко мне смерть придет, меня дома не будет.

«Мерседес», чуть не обдирая бока, выбрался из узкого дворика КСП и покатил вверх по бульварам мимо памятника Крупской с развевающимся против ветра каменным подолом.

Саша сидела впереди, а Роман переживал неудачу с собранием сзади. Не в полный мах, как полчаса назад, но переживал.

— Не вздыхай, Жирный. — Синяк взглянул на него в зеркало заднего вида. Башка не болит, значит, порядок. А вообще, Жирный, тебе лучше всего цианистого кала в другой раз принять. Раз — и нет проблем. А желаешь, мы тебе негритяночку спроворим для утешения?

Роман не слушал.

Синяк внимательно обозрел его, обернувшись.

— Не помрешь. Глаза горят, мозги фосфоресцируют… Александра, ты не против?

Саша думала о своем. Видел ли Суров, что она поехала с ними? Выключила ли масляный радиатор? Как вести себя с Юрой теперь, после появления в ее жизни этого чокнутого бандита, который, похоже, в нее влюбился? Да и ей он почему-то нравится… Хотя у него, наверное, девок пол-Москвы. Знал бы он, что ей сороковник скоро… А впрочем, зачем ему это так уж знать… Дала ему понять у них с Юрой что-то было… Подробности Синяка не интересуют. За это он ей и понравился, что нет в нем бабского любопытства.

— А? — встрепенулась она. — Ты что-то спросил?

— Значит, не против, — уверенно подытожил Синяк, сворачивая на Тверскую.

За «Елисеевским» собралась толпа. Телеоператоры настраивали кинокамеры на окна второго этажа гостиницы «Центральная». Подъезд был оцеплен милицией, широко забран флажками. Движение в этом месте Тверской ослабело, «мерседес» еле тащился.

— Чего там? — поинтересовался Синяк у милиционера, приспустив стекло.

— Ехай, — огрызнулся тот.

Синяк остановился.

— Ты, слышь, меня в Думе ждут, — солидно заявил он, — доклад на подкомиссии комитета прав человека и помилования…

Милиционер на всякий случай помягчал:

— Террорист ребенка захватил, бомбой грозит.

— Денег дали? — с умным видом поинтересовался Синяк.

— Думают.

— К-козлы! — с удовольствием сказал Синяк и проехал медленное место.

Из Государственной Думы выходили ухоженные озабоченные мужики с понурыми физиономиями и рассаживались по черным машинам, исподволь кидая как бы незаинтересованные взгляды на девушек в коротких юбках, кучкующихся на зябком ветру у гостиницы «Москва».