Намерение снять документальный фильм было просчитанной попыткой договориться с высоткой, ответить на брошенный ею вызов – и победить. Уайлдер уже сознавал, что у него развилась сильная фобия. Он постоянно чувствовал непомерный вес бетона над головой, ему казалось, будто в его теле сходятся силовые линии, пронизывающие здание. Ночью, лежа рядом со спящей женой, Уайлдер часто выходил из неприятного сна и ощущал, как остальные 999 квартир давят на него через стены и потолок, выдавливая из груди воздух. Собственно, афганскую борзую он утопил не от нелюбви именно к этой собаке и не из желания насолить хозяйке, а чтобы отомстить за себя верхним этажам дома. Он схватил в темноте собаку, когда она свалилась в бассейн, и, поддавшись властному порыву, удерживал под поверхностью бьющееся тело, в каком-то странном смысле борясь с самой высоткой.

Уайлдер встал под душ, включил холодную воду на полную мощь и подставил ледяным струям грудь и пах. Он был настроен решительно, как скалолаз, достигший наконец подножия горы, на которую готовился взобраться всю жизнь.

Как бы ни планировал свое восхождение Уайлдер, какую бы ни выбрал дорогу к вершине, вскоре стало ясно, что при нынешнем уровне развала от высотки скоро мало что останется. Все, что можно, работало неправильно. Уайлдер помог Хелен прибраться в квартире, пытаясь вдохнуть жизнь в сонное семейство; он поднял все жалюзи и громко топал по комнатам.

Однако вдохнуть жизнь оказалось непросто. Каждые пять минут отключалась система кондиционирования, и в теплую летнюю погоду становилось душно. К зловонию они уже начали привыкать. По словам Хелен, ходили слухи, что верхние этажи нарочно сбрасывают в вентиляционные шахты собачье дерьмо. По открытому пространству между высотками комплекса кружили сильные ветры, набрасываясь на нижние этажи домов между бетонными опорами. Уайлдер открыл окна, надеясь впустить свежий воздух, но квартира вскоре забилась пылью и цементной крошкой. Серая пленка покрыла шкафы и полки.

Вечером, когда жители возвращались с работы, лифты поднимались набитые битком. Не работало уже три, а оставшиеся были переполнены нетерпеливыми жильцами, рвущимися на свой этаж. В открытую дверь квартиры Уайлдер наблюдал, как соседи отпихивают друг друга, словно сердитые шахтеры, рвущиеся из клети, и шагают мимо, прикрываясь портфелями и сумочками, как бронежилетами.

Повинуясь порыву, Уайлдер решил проверить свое право свободного прохода по зданию и доступа ко всем удобствам, особенно к бассейну на 35-м этаже и детскому саду скульптур на обзорной крыше. Взяв камеру, он со старшим сыном отправился на крышу. И сразу выяснилось, что скоростные лифты либо отключены на ремонт, либо застыли на верхних этажах с отжатыми дверями. К ним можно добраться только через частный отдельный вход, от которого у Уайлдера не было ключа.

Теперь еще сильнее желая добраться до крыши, он стал ждать промежуточного лифта, на котором можно было доехать до 35-го этажа. Когда кабина пришла, отец с сыном с трудом втиснулись в толпу; пассажиры смотрели вниз на шестилетнего мальчика с несомненной враждебностью. На 23-м этаже лифт отказался двигаться дальше. Пассажиры ломанулись из кабины, колотя портфелями по закрытым дверям лифтов в ритуальной демонстрации злобы.

Взяв сына на руки, Уайлдер пошел к лестнице; физически крепкий, он спокойно доберется до крыши пешком. Однако через два этажа лестницу преградила группа местных жителей – среди них был и молодой хирург-ортодонт, сосед Роберта Лэйнга. Уайлдер, подозревая, что эти люди виноваты в отказе системы кондиционирования, хотел пройти мимо, но его грубо остановил плечом мужчина, в котором он узнал диктора из конкурирующей телекомпании.

– Уайлдер, эта лестница закрыта? Разве неясно?

– Что? – Уайлдера озадачила такая враждебность. – Как это?

– Закрыта! И вообще, что вы тут делаете?

Чтобы не пугать сына, который и так уже здорово нервничал в гнетущей обстановке, Уайлдер вернулся к лифту и поехал вниз.

Стычка, хоть и мелкая, его расстроила. Не обращая внимания на Хелен, Уайлдер расхаживал по квартире, крутя в руках камеру. Он ощущал странное возбуждение – не только от планов на документальный фильм, но и из-за сгущающейся атмосферы столкновений и вражды.

Громадные здания ближайших высоток напоминали тюрьму Алькатрас. Материала об этих зданиях – и визуального, и социологического – было вдоволь. Они снимут высотки с вертолета и из соседних зданий с четырехсот ярдов; Уайлдер уже крутил перед мысленным взором медленный, секунд на шестьдесят, наплыв – от здания целиком до крупного плана одной квартиры, одной ячейки в этом кошмарном термитнике.

Первую часть фильма он посвятит жизни в высотке с точки зрения недочетов проекта и мелких жалоб, а во второй части рассмотрит психологию жизни двух тысяч людей, набитых в коробку посреди неба, – от здоровья жильцов, частых приступов бессонницы и других психосоматических расстройств до разводов и преступлений. Собранные за десятилетия свидетельства ставят под сомнение жизнеспособность высотки как социальной структуры, однако вопросы рентабельности в государственном жилищном строительстве и высокая прибыльность частного строительства продолжают тянуть эти вертикальные города в небо, не обращая внимания на реальные потребности людей.

Психология жизни в высотках проявилась с обличающей ясностью. Например, все исследования подтверждали, что жители высоток не создают анекдотов про себя. Строго говоря, жизнь в этих домах была «бессобытийной». По собственному опыту Уайлдер знал, что жизнь в высотке требует уступчивости, гибкости и даже, возможно, определенного сумасшествия. Психу тут раздолье. Вандализм подтачивал панельные башни с самого начала. Каждая оторванная телефонная трубка, каждая ручка, свинченная с двери пожарного выхода, каждый разбитый электросчетчик означают восстание против оболванивания.

С виду однородное сборище благополучных профессионалов раскололось на три явно враждебных лагеря. Старые социальные деления на основе власти, капитала и своекорыстия здесь, как и везде, обрели новую форму.

В целом высотка сразу разделила себя на три классические социальные группы – низший, средний и высший классы. Торговый центр 10-го этажа образовал ясную границу между нижними девятью этажами, жилищем «пролетариата» – работников киностудий, стюардесс и прочих, – и средней секцией высотки, простирающейся от 10-го этажа до бассейна и ресторана на 35-м. Центральные две трети высотки населял средний класс: врачи и юристы, бухгалтеры и налоговики, работающие не сами на себя, а в больших корпорациях. Высокоморальные и дисциплинированные, они были едины в стремлении сохранить свое второе место.

Над ними, на пяти верхних этажах, обитал высший класс, скромная олигархия второстепенных магнатов, промышленников и телеактрис, со скоростными лифтами, коврами на лестницах и вышколенной прислугой. Именно они задавали образ жизни. На их жалобы реагировали в первую очередь, они решали, когда пускать детей в бассейны и сад на крыше, какие блюда подавать в ресторане и за какие цены – недоступные никому, кроме них самих. И главное, именно их мягкий присмотр удерживал средний класс в узде – манящей морковкой дружбы или одобрения.