Концепция возвращения к дикой природе теперь не вызывает в Британии удивления, но по-прежнему считается причудой, чем-то побочным по отношению к основному сельскому бизнесу. На самом же деле это дает именно то, что так многие из нас ценят: красоту и стойкость, не говоря уже о запасании углерода, защите от наводнений и присутствии живых существ, а не только людей. Чтобы восстановить британскую природу, несколько участков – это очень мало. Земля есть, но, как оценивают, 85 % ферм в Великобритании занимается животноводством и производством корма для скота. С отходом от мяса мы сможем высвободить бо́льшую часть этих площадей, не жертвуя продовольственной безопасностью.

Возрождение дикой природы может прийти на смену неприбыльным фермам британских нагорий, но не только. Восточная Англия – одна из самых производительных сельскохозяйственных областей страны. Однако ее низменные торфянистые почвы размываются на один-два сантиметра в год, выбрасывая углерод. «При любой разумной цене на углерод на британских болотах вообще не было бы сельского хозяйства», – заявляет Дитер Хельм, оксфордский экономист и консультант по разработке государственной стратегии в области окружающей среды. Торфяники покрывают 12 % территории страны, особенно влажные районы Шотландии и Северной Англии. Углерода они хранят больше, чем все леса Великобритании, Германии и Франции, вместе взятые. Это просто невероятное место для насекомых. Тем не менее мы углубляемся в них, чтобы брать удобрение для садов: компост в британских магазинах – это в основном торф, хотя уже существуют хорошие заменители. Применяя торф, садоводы вредят природе – совершенно противоположно тому, что большинство из них, по их собственным представлениям, делает и хочет делать. Вместо этого можно заняться возвращением углерода в почву и дикой жизни на землю.

Организация Rewilding Britain хочет к 2100 году создать «базу» для возрождения дикой природы – миллион гектаров, что эквивалентно примерно 5 % территории страны. Она также призывает расширить сеть, охватив ею 30 %. В сегодняшней Британии 1,8 миллиона гектаров поместий для охоты на оленей и 1,3 миллиона гектаров вересковых пустошей, где охотятся на куропаток (некоторые расположены в национальных парках). Есть земли Министерства обороны, лесной комиссии, а также придорожные участки – чтобы процветали другие виды, всем этим можно распоряжаться лучше. Великобритания имеет, по некоторым оценкам, тридцать тысяч гектаров полей для гольфа, а Англия – двадцать тысяч гектаров автостоянок, которые могли бы поддерживать дикую природу в городских районах. Приусадебные участки тоже могут стать раем для насекомых, птиц, земноводных и мелких млекопитающих, хотя для этого людям может потребоваться пересмотреть свои представления о том, как выглядит красивый сад.

Возродить дикую природу в густонаселенной Британии сложнее, чем в Чили. В Уэльсе проект Summit to Sea на £3,4 млн. был приостановлен из-за того, что местные фермеры увидели в нем угрозу своему источнику заработка. Тем не менее четыре из пяти британцев заявляют, что одобряют возвращение к природе. Будущее популяции животных здесь – политический вопрос. Нам придется определиться, какой мы хотим видеть нашу страну. Что нам дороже: традиционные фермы, которые неэффективно производят продовольствие и требуют государственных субсидий, или нетронутые экосистемы, которые могут подстегнуть туризм и укрепить наше здоровье?

Еще больше противоречий вызывают хищники. Лишь более трети населения хочет возвращения рысей и волков, которых охотники истребили на этих островах много веков назад. Обыкновенная рысь – тот вид, который когда-то обитал в Британии, – весит как далматинец и кормится главным образом оленями, на которых охотится в лесу. Рыси живут по всей Европе и не представляют для людей никакой опасности: было несколько неприятных историй, но те рыси, видимо, были больны бешенством, и в Западной Европе эта проблема решена. Больше вероятность, что вас побеспокоит одноименный дезодорант Lynx. Рыси не могут серьезно повредить даже овцам, потому что для этого надо выйти из леса в открытое поле. В то же время рысям нужно пространство: как оценивается, на юго-востоке Норвегии их плотность составляет примерно одну особь на триста квадратных километров. Чтобы получить жизнеспособную популяцию, требуются огромные охраняемые районы или несколько близлежащих лесов, соединенных перелесками и фермами с терпимыми хозяевами. Многие землевладельцы не хотят открывать перед хищниками двери.

Поскольку Британия – остров, она, вероятно, останется позади континентальной Европы. Волки уже распространились в Нидерланды и Бельгию, и франко-итальянская и германо-польская популяции, возможно, вскоре получат возможность смешиваться впервые со времен промышленной революции. Бернская конвенция, подписанная странами Евросоюза в 1979 году, ограничила намеренное убийство диких животных строгими правилами. В случае волков и рысей это возможно, только если другого выхода нет и существуют научные доказательства, что регулировать их численность целесообразно. Рысей объявили туристической достопримечательностью, хотя, чтобы на них посмотреть, нужно некоторое воображение: эти кошки обычно слишком скрытные и публике не показываются.

Ферма Хэнбери-Тенисона занимает сто тридцать гектаров. Он надеется убедить соседей присоединиться и довести суммарную площадь заповедника до четырехсот. Для рысей это все еще будет мало. Ферма стоит на краю пустоши Бодмин-Мур. Когда мне было десять лет, в британских газетах много писали о том, что на этих вересковых полях появилась какая-то крупная кошка. Ее прозвали «Бодминским зверем», но так и не поймали. Людей она никогда не трогала, но видели ее десятки раз. Были даже нечеткие видео и много трупов скота. В других странах – например, в США и Испании, где всегда водились, соответственно, медведи и волки, – эта новость вряд ли попала бы на первые страницы, но в Британии началась шумиха. Эксперты пришли к выводу, что речь шла о леопарде. Видимо, они ошибались, а может, и не были такими уж экспертами. Всеобщее внимание заставило власти провести официальное расследование. Несколько лет спустя оказалось, что дрессировщица, вероятно, выпустила на поля трех пум, когда ее зоопарк был вынужден закрыться.

Джордж Монбио размышлял, были ли наблюдения на бодминских пустошах плодом воображения. Не было ли в них «невыраженного стремления к жизни более дикой и яростной, чем та, которую мы сейчас ведем»? Мне кажется, эта истерия на самом деле говорила о противоположном – о нашей склонности видеть в следах дикой природы опасность. Мы, британцы, любим далеких от нас животных: львов, тигров, белых медведей. Мы обожаем представлять себе дикие места вроде Амазонии, которые ничем нам не угрожают. Если привести правильные аргументы, мы сможем научиться любить и тех диких животных, которые живут рядом с нами, и даже предоставить им больше пространства. В конце концов, разве можно ожидать, что кенийцы станут жить рядом со львами, если мы сами не хотим даже думать о жизни рядом с рысями?

Если мы