Как он сказал, так она и сделала, и в первый день нового, 6987 года[119] приняла постриг в Девичьем Кремлёвском монастыре под именем Марфы. И — чудо! На другой же день задыхаться почти совсем перестала, ещё через день узнала о том, что Софья наконец забеременела, а спустя месяц вспомнила о своих снах про Марфу Борецкую и поняла, что ни разу за всё это время не являлась кровавая баба в сновидениях.

В первое время инокиня Марфа всю себя отдала постам и молитвам, и не было в Девичьей обители более рьяной подвижницы благочестия в ту осень, зиму и весну. В конце марта подвиги её были вознаграждены Господом — деспинка Софья родила крепкого и здорового сына. Он появился на свет в день Архангела Гавриила[120], и потому родительным именем его было Гавриил. Крестильное же имя младенцу дали Василий.

Как можно забыть тот день и ту радость!

Утром, прознав о том, что час назад государыня разродилась, инокиня Марфа отправилась проведать сына и сыноху. Иван был возбуждён от счастья, и Марфа даже подумала, что он не в себе, когда узнала, что сегодня же собираются и крестить ребёнка.

— Почему сегодня? Что? Так слаб?

— Да нет, крепыш, крепыш! — весело отвечал великий князь.

— Куда ж спешить в таком разе? — недоумевала Марфа.

— Софьино желанье, — сверкал глазами сын.

— Дурь какая-то!

— Не дурь, матушка, не дурь! — Он вдруг пал пред матерью на колени и приложился губами к её шершавой ладони. — Софья уж Минею изучила. Сегодня — преподобного Василия Нового, а следующего Василия дней через двадцать только память совершаться будет. Зачем же столько времени томить дитя вне света православного!

— А почему именно Ва... — раскрыла рот Марфа, и тут только её осенило, что сын и невестка хотят наименовать её внука в честь покойного Васеньки! Так и застыла с открытым ртом, а в следующий миг слёзы умиления и благодарности ручьём хлынули...

А как боялись, что умрёт Васенька-малыш! Но нет, не умирал.

— Говорю же, не умрёт! — уверял всех епископ Вассиан. — Вельми крепок будет. Ещё государем на Москве станет!

— Как же государем?.. А Иван Иваныч? — тревожно спрашивала Марфа, любя и своего первого внука, сыночка Марьи Борисовны, ставшего уже настоящим мужчиной, знатным полководцем, храбрым и мужественным. В ту весну, когда Васенька родился, Ивану Ивановичу Младому двадцать один годок стукнул. Пора и женить молодца!

— Ну, сперва Иван Иваныч погосударствует, — спохватился Вассиан, — а потом, как состарится, братцу уступит.

Если бы он знал, как горько не сбудутся эти его предсказания!..

Васенька рос, миновали оба летних поста, Петровки и Госпожинки[121], и накануне праздника Успения Богородицы был освящён только что построенный Аристотелем Фиораванти чудо-собор. Как ни злословили о дорогостоящем зодчем-фрязине, а храм у него получился велелепный, ничуть не хуже, чем во Владимире, а многие говорили, что и лучше. Внутренность собора предивно расписали лучшие изографы Москвы — несравненный Дионисий и двое его сподручных, Тимофей Ярец и Коня. Великий князь роздал по Москве щедрую милостыню, семь дней шли праздники, и пиршества, да увеселения всякие. И кто только не приехал порадоваться вместе с сияющим государем! Только двое братьев, пестуя гнилую обиду свою, не захотели приехать. Ни тот, ни другой не объявились. Ни Андрей Горяй, ни Борис Голтяй. Один только Андрей Малой забыл давно уж про выморочный удел покойного брата Юрия. Да и времени-то минуло, шутка ль сказать, семь лет! Пора бы и забыть обиды.

На сей раз пришла очередь Ивану обижаться на братьев, что такие злопамятные и неразумные.

Кроме сего огорчения случилась ещё иная вражда на Москве во время радостных торжеств по случаю освящения Успенского собора. И вот по какому поводу. Давно уж завелись споры о том, в какую сторону правильнее совершать движение крестного хода. Кажется, первым, кто заронил эту мысль, был игумен Чудовского монастыря архимандрит Геннадий. Мысль его была такова: солнце движется вокруг Земли слева направо[122], из двух рук десница главнее, Христос сказал: «Ходите токмо правыми путями», и так далее. А значит, и крестный ход должен совершаться слева направо — как вышли из церкви, не влево следует идти, а вправо.

Геннадиеву мысль поддержал великокняжеский духовник Вассиан, а следом за ним, само собой разумеется, и государь с государыней. Марфа не очень-то понимала, какой грех в том, чтобы справа налево или слева направо ходить, но коли Вассиан, сын и невестка поддержали архимандрита Геннадия, и она на их сторону встала.

А вот митрополит Геронтий — ни в какую. Нет, и всё тут! Как всегда ходили, так и впредь ходить будем! Стали рыться в книгах, и книжник Никита, который, помнится, зело помог некогда митрополиту Филиппу одержать верх в споре с бискупом Антонием, откопал где-то, что и в стародавние времена крестные ходы двигались слева направо, по Геннадию и Вассиану, а не по Геронтию.

Вроде бы убедили Геронтия, и в день освящения Успенского собора он обещал впервые повести ход слева направо. Однако в последний миг всё же заупрямился и пошёл по-старому. И после упёрся: «Внутренний глас мною был услышан: ходи, Геронтий, как доселе ходил! Вот я и не смог по-новому». Поначалу великий князь попросту плюнул, но когда митрополит спустя некоторое время отказался освящать по-новому большую церковь Иоанна Златоуста, дело дошло до настоящей ссоры государя с первосвященником.

Храм Иоанна Златоуста строился великим князем на посаде и должен был стать главной посадской церковью Москвы. Оно и понятно — ведь кто был ангелом-хранителем государя? Иоанн Златоуст. Настоятеля нового храма Иван Васильевич поставил старшим над всеми прочими московскими настоятелями храмов. А тут — такая заминка с митрополитом! Построенный храм так и стоял неосвященным, литургию в нём совершать было нельзя.

Ростовское епископство стало архиепископством. Опять ссора с Геронтием. Старцы Кирилло-Белозерского монастыря во главе с игуменом Нифонтом отказались подчиняться архиепископу Вассиану. Белозерский князь Михаил Андреевич поддержал их, мол, исстари монастырь подчинялся только белозерским князьям. Геронтий должен бы понимать, что и тут государь Иван стремится упрочить единодержавие русское, а он вдруг — нет, встал на сторону белозерцев, да ещё принялся внушать Ивану, что следует и державу крепить, и удельную старину-честь соблюдать. Ишь ты какой! Чтоб и волки сыты, и овцы целы...

Впрочем, тут Марья Ярославна, то бишь теперь инокиня Марфа, глубоко в душе подозревала правоту Геронтия — нельзя так с ходу ломать старое. Вон и Андрей с Борисом до сих пор гневятся на брата. Теперь Михайло Белозерский врагом сделается.