Он поцеловал бабке руку и ушел.

* * *

Но на этом испытания Именхерхепешефа не закончились.

В последние дни сон его перестал быть крепким, он улавливал многие звуки, которые не может слышать спящий, — стук сандалий, шаги стражников при смене караула на первом этаже дворца, уханье сов в саду, перешептывание страдающих бессонницей старух возле прачечной, крики младенца, страдающего от колик или когда у него прорезаются зубки, шаги служанки в крыле, где проживали принцы и принцессы, идущей к сточной канаве, соединенной с рекой, чтобы вылить содержимое ночного горшка. Неджмаатра мирно спала на постели рядом.

Но этой ночью к привычным звукам добавились новые, непривычные звуки. Это были короткие женские стоны, и звучали они близко, на том же этаже. Принц пытался было определить, откуда они доносятся. Он не раз слышал стоны супруг своих женатых братьев, и было сомнительно, чтобы какая-то из них вскрикивала, как мышь, которую поймал за хвост кот. В ночной праздности самые незначительные шорохи уподобляются рычанию льва… Отчаянный писк комара, испуганного близкой смертью, а может, просто голодного, казался не менее громким, чем крик гиппопотама, на лапе которого сомкнул свои челюсти крокодил. Именхерхепешеф не мог думать ни о чем, кроме этих всхлипов, сопровождающих плотское наслаждение.

Стараясь не разбудить Неджмаатру, он встал с кровати и, как был, обнаженный, вышел в коридор на поиски источника шума. Оказавшись перед дверью спальни своего младшего брата Хаемуасета, Именхерхепешеф немного постоял, с бьющимся сердцем прислушиваясь к вздохам и стонам, потом в него словно вселился демон и он толкнул дверь.

Единственная в комнате лампа позволяла увидеть тела Хаемуасета и рабыни, которая была чернокожей, а значит, родилась в Куше или Пунте.

— Так вот почему тебя считают никуда не годным всадником! — воскликнул Именхерхепешеф.

Любовники, которым едва исполнилось по четырнадцать, застыли от ужаса.

— И с кем! С рабыней!

— Что тебе нужно в моей комнате?

— Я забочусь о будущем империи!

— Голый?

— Твои крики меня разбудили.

— И возбудили? — Хаемуасет усмехнулся, рабыня тоже улыбнулась.

Это стало последней каплей. Именхерхепешеф словно сошел с ума: подскочив к нахалке, он раздвинул ей бедра и вошел в нее на глазах у брата. Она закричала было, но он закрыл ей рот ладонью. Хаемуасет попытался оттолкнуть брата, но Именхерхепешеф ударом кулака свалил его на пол. Именхерхепешеф всегда быстро добивался желаемого — вскоре его жертва забилась, как рыбка на крючке. По тому, как задрожали ее ноги с розовыми ступнями, упиравшиеся в загорелые плечи мужчины, было понятно, какое удовольствие она получала от этого неожиданного соития. Свои крики она глотала вместе со слюной, поскольку принц продолжал зажимать ей рот. Хаемуасет с расширившимися от ужаса глазами наблюдал за происходящим, лежа на полу. Он не боялся вступить в драку со старшим братом, нет; он завороженно наблюдал за проявлением звериной природы в человеке, которого привык считать своим защитником и покровителем. Совокупляющиеся животные всегда становятся объектом нездорового любопытства со стороны людей, но это — всего лишь очередная попытка разгадать тайну зарождения жизни. Когда этому занятию предается человек, да еще твой старший брат, к тому же главнокомандующий царской армии, зрелище становится откровением. Непристойность тоже воспитывает — по-своему.

Ученик Хаемуасет получил знания, которые ему не могли дать ни кеп, ни наложницы.

Наконец Именхерхепешеф отстранился от рабыни и, перед тем как выйти, бросил разлученным любовникам:

— Вот как поступает истинный сын Сета!

Слухи о ночном происшествии — это слово, как, впрочем, и все слова, не совсем верно передавало суть случившегося, поскольку для Хаемуасета вторжение старшего брата в его интимные отношения с женщинами стало сильным потрясением, — через какое-то время распространились по дворцу. Главная жертва — не чернокожая рабыня, которая в итоге даже получила свою выгоду от случившегося, а Хаемуасет, чье самолюбие было жестоко уязвлено, — в конце концов рассказал обо всем своей матери Исинофрет; та велела сыну молчать как рыба. Однако рабыня, в силу своего нежного возраста не отличавшаяся здравомыслием, рассказала подружкам о своем ночном приключении. Она уже могла зачать и потому решила, что теперь носит под сердцем наследного принца. Так, из уст в уста, о выходке — еще одно неверное слово — Именхерхепешефа стало известно хранительнице косметических средств царицы Нефертари, которая после долгих разглагольствований о том о сем все-таки передала слухи хозяйке. Та сочла подобные измышления оскорбительными и поделилась своим возмущением с Рамсесом.

Для принца поступить подобным образом означало проявить неслыханное пренебрежение к приличиям и семейным ценностям, поэтому, как отец и фараон, Рамсес решил как следует отчитать Именхерхепешефа при первой же возможности. А пока главнокомандующий армии Хора находился в стране Куш.

Между тем Рамсес поговорил с Хаемуасетом и из первых уст услышал слова, сказанные Именхерхепешефом, когда тот выходил из спальни брата: «Так поступает истинный сын Сета!» Он сразу же связал это вызывающее заявление и их последний со старшим сыном разговор. Решив попридержать до времени свой гнев, он стал ждать возвращения Именхерхепешефа.

А его возвращение всех повергло в ужас.

Как только на пристань с судна спустили наскоро сработанный саркофаг, по городу прокатилось необъяснимое волнение, охватило дворец и, наконец, достигло зала для аудиенций, где находился Рамсес. По выражению лица писцов, ворвавшихся в зал и что-то зашептавших придворному, у которого сразу же вытянулось лицо, фараон понял, что случилось нечто чрезвычайно важное.

— Что происходит? — громогласно вопросил он.

Первый придворный разрыдался и срывающимся голосом сообщил страшную новость.

Одно только тело Именхерхепешефа вернулось в Уасет. Его сопровождали два писца наместника Куша, Хеканакхта, и делегация военных той же провинции.

Именхерхепешеф умер.

Глава военных поцеловал царскую сандалию и передал первому придворному отчет о случившемся, подписанный Хеканакхтом.

— Читай, — приказал Рамсес.

Шестью днями ранее принц поужинал во дворце наместника. Ему слегка нездоровилось, и он рано лег спать. Ночью его состояние ухудшилось, и слуги срочно призвали лекаря. Когда тот явился, принц бился в ужасных конвульсиях, как если бы его трясли десять человек, и жаловался на невыносимую головную боль. Вскоре его кожа покрылась красными пятнами, а к лицу прилила кровь, и оно так распухло, что казалось, вот-вот лопнет. Потом нижнюю часть туловища и ноги принца парализовало, и он не смог проглотить ни капли приготовленного лекарем снадобья. К рассвету он впал в забытье, и еще до полудня ка покинула его тело.