А со стороны Кронова войска мчались на вершину холма, к незнакомцу шестеро дружинников, закованных в добрые брони, мчались лихо, грозно, не оставляя сомнений в своих намерениях. За двадцать шагов до него все шестеро обнажили мечи, сверкнула острая сталь.

Овлур дернулся вперед, на помощь. Но не успел. Все произошло столь быстро, что конь его замер, как вкопанный. Величавый воин ринулся на дружинников соколом с кручи. Две первые головы бесшабашные высоко взлетели вверх, но не успели они упасть, покатиться по склону, как с оставшимися четверыми всадниками было покончено. Испуганные, дико ржущие кони, сбросив мертвые тела, повернули вспять. Такого никто еще не видывал. Гул изумления пронесся округ холма.

Овлур поднял плеть скрученную. И сзади подъехали четверо воевод подвластных ему, склонили головы.

— То наш князь, — приказал Овлур, — нам его и защищать, ясно!

— Ясно, батько, — ответили все четверо. Понесли весть дальше, сотникам.

А от рати княжества Реиного выехали вперед первые три десятка, сдерживая коней, неспешно пошли к подножию холма. Спешить никак нельзя было, спешка могла сечей обернуться.

— Ну, браты! — профемело с вершины кургана, будто сам Род сошел с небес и возвестил о своем приходе, — кто еще желает потягаться с Князем великим?!

Крон, обезумевший от эдакой неслыханной наглости, вскочил на ноги, снова бросился вверх. Но его опередили. Теперь уже четыре десятка дружинников во главе с чернобородым Кеем поскакали к кургану. Это были не люди, не вой. Это была смертная лавина.

Крон, чувствуя, что слабеют ноги, оперся на меч. Он желал видеть, как расправятся с дерзким всадником. И еще… он хотел убедиться, не сон ли это, не наваждение ли?! Порожденный тобою погубит тебя! Нет, только не это, только не сейчас!

— Вперед, браты! — крикнул Овлур, вздымая меч.

Но опять опоздал.

Незнакомец, назвавшийся Великим князем, достал на глазах у всех из заспинной тулы дротик, большой, грубый. Склонился над ним, что-то ударяя обо что-то, выпрямился. И швырнул дымящийся дротик в несущихся снизу всадников. Полыхнуло огнем. Громыхнуло так, что уши у многих заложило… Тысячи голов невольно задрались к небу, на котором безмятежно висело ярое солнышко-Хоро. Пыль взвилась клубами, полетели вверх и в стороны руки, ноги оторванные, мечи, копья, шеломы, конские морды. Посбрасывали с себя уцелевших лошади, непривычные к такому, кинулись опрометью назад. Лишь трое доскакали до вершины.

— Приход его будет грому подобен и молниям в чистом небе, — проревел во весь дух Зарок, — грому! и молниям! За мной, браты!

Он ринулся вслед за Овлуром, за тремя первыми десятками. И за ним пошло все воинство Великого княжества Юрова, растягиваясь кольцом у подножия кургана, преграждая путь наверх.

Впереди троих уцелевших вздымался к вершине чернобородый Кей. Пришел его час, время мести за унижения, за поражения и побои, принятые от щенка дикого, от горяка Зивы. Кей не признавал дикаря за княжича. Не желал признавать.

— Убей его! — орал снизу, со склона Крон. — Убей!

Чернобородый налетел вихрем. Не стал поджидать братьев своих, с мечом ринулся на Жива. Гнев его не имел границ.

— Умри… — он не успел договорить, докричать. Так и ушел в вырий с разинутой в яростном крике пастью, разрубленный на две половины молниеносным ударом.

Сейчас у Жива не было времени и желания для долгого боя. На него смотрели десятки, сотни тысяч глаз. И они не должны были видеть князя слабым.

Братьев Кеевых постигла не менее печальная участь. Но они умерли так же достойно, не отступив, не свернув с пути истинного воина. Жив пожалел их мимоходом, проводил взглядом катящиеся по склону головы — русские головы, буйные, слишком буйные и потому не удержавшиеся на плечах.

— Кто еще усомнился, браты?! — взревел он. — Кто Князю своему почести не дарами, но мечом воздать алчет?! Я жду!!!

Он кричал. Но уже сам понимал — напрасно. Ряд к ряду, кольцо к кольцу окружали курган снизу и по склонам несчетные десятки, сотни, тысячи, тьмы. И не только подвластные Зароку и Овлуру. Выходили вой, отряды целые из Куповых ратей и Кроновых. Шли к сильному, шли к правому. Ибо его все узнали сразу. Ибо явление его было грому подобно!

Никого не привел с собой на Донай Жив. Один пришел, овладев Олимпом и отдав его во временное владение брату Дону и брату Аиду. Знал, что не силой власть должен взять. Не силой. А по праву!

А Куп-Кополо, израненный, избитый, еле держащийся на ногах, неузнаваемый и страшный, поднимался к нему. И пред ним расступались вой, раздвигались цепи. Ибо князь шел.

Жив спешился, едва узрев дядю родного, сам пошел навстречу. Но вдруг замер, застыл, нельзя выказывать чувств своих на виду у всех, не княжич ныне, не воин-бунтарь… И Куп замер напротив, ниже, десяти шагов не дойдя.

Все узнают его! Куп встряхнул головой. Права была племянница, сто раз права! Только сейчас он ощутил всю тяжесть вины перед ней. Гордыня! Она, проклятая! Что ж, пришло время смирять гордыню свою. Он сделал первый шаг, второй, третий… Остановившись совсем рядом, ожег племянника взглядом светло-голубых, прояснившихся вдруг глаз — как на cтену каменную наткнулся — тот, опустил уже распахнутые в объятии руки. Недоумение застыло на лице у Жива. Все окружение тысячное замерло, не дыша, ожидая, что будет — такие встречи не часто случаются, раз за жизнь, а то и за две, за три. От таких встреч многое зависит — мир ли будет, война ли, жизнь ли, смерть.

Куп пристально оглядел племянника. Впервые видел. Заглянул глубоко в глаза. Не разглядел в них ни лжи, ни подлости, ни хитрости, ни коварства. Стало быть, это воля богов, воля Рода Всемогущего, воля самого Кополо. Значит, так тому и быть.

Он набрал побольше воздуха в грудь. И выкрикнул громко, чтобы все слышали:

— Сбылось предсказание Праведного Юра! Пришел к нам тот, кого ждали мы, князь над всеми землями Русскими! Пусть слышит каждый — таково завещание Великого князя Юра! Такова воля Великой княгини Реи! Такова воля дочери ее и тоже Великой княгини! Такова воля богов наших, а значит, и предков наших, всего рода Русского! И я, несущий бремя власти по Северу Русскому, я. Куп, князь русов, и воплощение Пресветлого Кополы в мире Яви… — он помедлил немного, но договорил твердо, бесповоротно, — признаю над собой престол Жива и становлюсь под длань его Великокняжескую. Отныне он отец мне, а я ему — сын!

Куп опустился на одно колено пред Живом, склонил голову.

Простоял он так недолго. Жив, ухватив его за плечи, поднял, прижал к груди, расцеловал. Это было победой. Теперь никто не сможет сладить с ними, никто!

— Спасибо, дядя, — прошептал он на ухо истерзанному, израненному Купу, — ты выиграл в этом поединке! Храни тебя Род! Отныне быть тебе вольным наместником над твоими прежними землями и над Юровыми владениями, князем. Вместе крепить Русь будем!

Жив хотел еще что-то сказать. Но не успел. Снизу донесся шум, крики, ругать, чей-то неузнаваемый хрип. Кольцо воев и воевод, охранявших его на вершине кургана, разорвалось — ив круг вступил пошатывающийся, измученный и бледный как мертвец Крон. Ему не смели преградить дороги. Он шел к собственному сыну. И он был еще Великим князем.