наличия хитрости в других. Если бы не это, он не стал бы с такой высокомерной ясностью показывать Сент-Альдегонду, что уступает, только чтобы немедленно покончить с делом. Но потом ни Сент-Альдегонд, ни Вильгельм ни минуты не сомневались, что должны держать его под жестким присмотром. Что было важно для них, так это субсидия в два миллиона четыреста тысяч флоринов в год, которую он обязался давать, и войска для защиты Нидерландов, которые он мог набрать во Франции.

6

После подписания договора в Туре 18 сентября 1580 года Сент-Альдегонд присоединился к своему господину на Севере. В тот год Вильгельм проводил зиму, кочуя между Дордрехтом и Делфтом, радуя своим присутствием Голландию и в то же время тактично поселив в Дордрехте Шарлотту, где она в октябре разрешилась от бремени пятой дочерью. Брабантина – так назвали девочку – стала комплиментом в сторону Брабанта за то, что он наконец согласился на альянс с Анжу. Сам Вильгельм находился в постоянном движении, поскольку до приезда Анжу у него оставалось всего несколько месяцев, чтобы уладить самые крупные проблемы Севера и подготовить страну к прибытию нового непопулярного защитника. Иоганн, чье пребывание на посту штатгальтера Гелдерланда катастрофически усиливало рвение кальвинистов, наконец решил удалиться в Германию. Нельзя сказать, что между братьями дело дошло до ссоры, но на этот раз они радикально разошлись не только по вопросу политики в отношении религии, но и в отношении Анжу. Тем не менее они расстались друзьями. Иоганн оставил своего старшего сына завершать обучение в армии дяди и продолжать ухаживать за мадемуазель Анной.

У Иоганна имелись также семейные причины уехать из Нидерландов. Его жена умерла, и ему хотелось как можно скорее найти себе другую. Но главной причиной его возвращения в Дилленбург была кончина матриарха семейства, Юлианы. В свои семьдесят с лишним она по-прежнему была такой энергичной, что Вильгельм и Шарлотта предлагали ей приехать к ним с визитом. Из-за нехватки времени Вильгельм редко писал ей, и даже Шарлотта, занятая младшими членами семьи, здоровьем мужа и большим хозяйством в Антверпене, не могла писать часто. Но время от времени им удавалось написать письмо вместе. «Мы по-прежнему воюем, – писал Вильгельм Юлиане летом 1580 года. – Сегодня мы побеждаем, завтра терпим поражение». Своим «сегодня победа, завтра поражение» он надеялся ободрить пожилую женщину и развеять мрачные слухи. Шарлотта добавила постскриптум, где писала, что маленькая Луиза Юлиана растет очень крупной для своего возраста и говорит по-немецки так же хорошо, как по-французски. Она шлет бабушке привет, а недавно сказала, что непременно станет ее любимицей, поскольку носит ее имя. Неизвестно, прочитала ли старая дама это письмо, поскольку оно было отправлено всего за десять дней до ее кончины в Дилленбурге. Ее смерть стала печальной, но не трагической утратой. Она прожила свою жизнь хорошо и умерла спокойно, оставив своих выживших детей и сто шестьдесят восемь внуков печалиться о ней без угрызений совести. Но поскольку в Дилленбурге ее больше не было, у Иоганна появился повод вернуться, и он им воспользовался.

Таким образом, оставшись без своего брата, Вильгельм посетил города и провинции Севера и собрал Генеральные штаты не в Антверпене, а в Делфте. Зима оказалась очень холодной, в Принсенхофе были сквозняки, а Вильгельм, как обычно, не уделял большого внимания своему здоровью. Когда Шарлотта приехала к нему из Дордрехта и обнаружила его простуженным и кашляющим, она тут же отправила его в постель и начала кормить с ложки супом, который собственноручно приготовила из шиповника с медом. Решительно настроенный председательствовать на сессии Штатов, он был капризным пациентом и поначалу отказывался от доктора. Когда наконец позвали Фореста, прописавшего ему ревень, Вильгельм отказался его принимать. Вместо этого Шарлотта растирала ему грудь ромашкой и миндальным маслом и укутывала горло шерстью, пока ему не стало лучше. На следующий день после долгих уговоров главный поборник протестантизма и герой Нидерландов согласился принять лекарство, но только с тем условием, что это будут сравнительно безвкусные пилюли. Трудно сказать, насколько серьезной была его болезнь, но, вероятно, она была достаточно серьезной, поскольку Шарлотта очень благодарила бесценного Фореста и позднее в память об этом случае подарила ему пару золотых кубков. Форест, которого глубоко тронуло зрелище настоящей принцессы, выполнявшей обязанности сиделки, включил ее рецепт шиповника с медом в свою фармакопею.

Вдвоем они быстро подняли своего пациента на ноги, и 13 декабря 1580 года он открыл сессию Генеральных штатов в Делфте. С самого своего возвращения из Франции Сент-Альдегонд, пользуясь записями и советами Вильгельма, работал над важным документом, который теперь был представлен на одобрение Штатам. Обвинения Филиппа в отношении принца Оранского, входившие в состав опубликованного в июне указа, объявлявшего Вильгельма вне закона, больше нельзя было оставлять без ответа. Теперь, в декабре, этот ответ был готов и под названием «Апология» должен был в последующие месяцы стать доступным для чтения на всех языках Западной Европы.

7

Этот документ Вильгельм представил Штатам, запрашивая их одобрения на его публикацию для защиты чести Штатов и своей собственной перед всем миром. Призывая Штаты поддержать его, он впервые за все время открыто заявил, что отказывается признавать над собой власть Филиппа. «Je vous reconnais seuls en ce monde pour mes superieurs»[21].

«Апология» стала попыткой прояснить его позицию не столько для современников, сколько для будущих поколений, оправдать противостояние Вильгельма королю и восстание Нидерландов и одновременно с этим защитить полную ненависти, агрессивную и осуждаемую часть восставших, среди которых по воле обстоятельств оказался он сам. Чтобы понять «Апологию», нужно помнить, что в шестнадцатом веке одного морального и практического оправдания было недостаточно. Самым важным условием была правота перед законом.

Краеугольным камнем тогдашней политической теории являлось уважение к власти. Но уважение к власти означало уважение к суверену, поставленному свыше, или феодалу, права которого освящены традицией. Вильгельм понимал значимость этого уважения, и все годы, пока шло восстание, заявлял о своей верности Филиппу, потому что только при таком условии другие короли и принцы могли считать приемлемым для себя союз с ним. «Отправной точкой восстания, – писал он Екатерине Медичи, – стал не бунт, а решимость Нидерландов как государства в целом отстоять свою жизнь и привилегии». Ни один из правящих принцев не мог полностью поддержать его как бунтовщика, и, хотя иногда они ему помогали, когда это казалось им выгодным, они могли без зазрения совести обойтись с ним, как с изгоем, не имеющим никаких привилегий, то есть предать и отвернуться