– Тетушка? – донесся голос Хта Хта.

Кхин обернулась к верной служанке, чья дочь Эффи – всего-то пятнадцати лет – недавно сбежала делать революцию. Девочка сдружилась с парнем, бирманцем, которому Не Вин был настолько противен, что он решил присоединиться к каренскому сопротивлению; парнишка объяснял свое отвращение необузданным расизмом даже со стороны монахов, и закрытием всех, кроме правительственных, газет, и запретами на книги даже религиозного толка, и упорным боевым кличем «Бирма для бирманцев» партии Не Вина. Хта Хта тоже было пятнадцать, когда она бежала из этого дома с семьей Бенни в начале гражданской войны. И вот ей уже за тридцать; привалилась к дверному косяку, грузная, тяжелая.

– Не хотите немного поесть? – предложила она Кхин в своей мягкой, ласковой манере.

И Кхин пошла с ней, и Хта Хта взяла ее за руку и повела вниз на кухню, где они могли напитать и свои тела, и воспоминания о минувшем.

Ночью она свалилась в лихорадке, и дурные предчувствия сочились сквозь поры, как предощущение конца. Холодные компрессы Хта Хта смягчали тревогу, но жар усиливался, и вскоре Кхин начала бредить, и отталкивала служанку, и срывала простыни.

– Кхин, – позвал ее женский голос, и она поняла, что это Рита.

Рита, окутанная благодатью; по жестокой иронии судьбы, она вышла на свободу всего шесть недель назад – когда все три расставания уже свершились. Почему эта высохшая женщина докучала ей визитами раз в несколько дней? Докучала напоминаниями о Бенни и Линтоне – последний как раз и добился освобождения Риты, выдвинув это как одно из условий мирных переговоров… как-то так объяснила эта женщина.

– Она не ест, не узнает меня, – причитала Хта Хта.

– Кхин, – еще раз позвала Рита, – лихорадка пройдет. Вы справитесь. Скажите себе, что справитесь.

– Я не справилась?! – Кхин оглохла от собственного крика.

Но Рита осталась невозмутимой. Она села рядом с Кхин, взяла ее пылающую руку тонкими прохладными пальцами.

– Скажи, – прошептала Кхин, – я не справилась? Я не справилась?

В полумраке комнаты, освещенной лишь прикроватной лампой и мягким светом луны, глаза Риты казались бездонными.

– К чему эти вопросы? Единственный важный вопрос – сделали вы или не сделали все, что могли, в данных обстоятельствах.

– То есть это мой конец?

Рита помолчала и ответила:

– Нет никаких причин, мешающих вам справиться с болезнью.

– Но это закончилось? – исступленно твердила Кхин.

Лицо Риты смягчилось. Она внимательно смотрела на Кхин, но будто заглядывала в глубины своей души.

– Разве это важно? – неуверенно отозвалась она. И добавила, словно извиняясь: – Сейчас мы здесь, вместе. Наш черед еще не пришел.

– Я пыталась разделить его, – призналась Кхин. – С тобой.

Такой поворот, судя по лицу, не показался Рите жестом благородства. Она с видимым усилием продолжила смотреть Кхин в глаза.

– Это правда, – осторожно проговорила она. – Правда, что я испытываю привязанность к вашему мужу, и потому вы считаете, что делите его с другой… Но вы позволите мне объяснить мои чувства?

Признание Риты вытянуло весь воздух из груди Кхин, она решила, что вот-вот задохнется. И вдруг она осознала, что Рита тоже уступила Бенни – Америке, другой жизни. Что Рита потеряла его, даже никогда не обладая им по-настоящему.

– Меня так трогала его надломленность, беспомощность, – сказала Рита. – Он всегда тянулся к тому, что, как он знает, непременно ускользнет от него. Но неудачи не мешали ему продолжать пытаться, снова и снова.

То, как Рита говорила – не с горечью, но с радостью, – обращало случайность ее встречи с Бенни и последующей разлуки в благословение. И как же им всем повезло, поняла Кхин, встретиться, когда они запросто могли вообще не узнать друг друга.

И вдруг она увидела Бенни – он стоял, сунув руки в карманы пальто, посреди чужеземного бульвара и смотрел в другую сторону. Время уже изменило образ, который она хранила в памяти: Бенни побледнел, расплылся, озирается с растерянным отчаянием старика. Он изгнанник – и не только из молодости. Причина его отчаяния – эмиграция. И открытое небо, которое своим безразличием, казалось, уничтожало его – ведь он столько времени провел сначала в тюрьме, потом под домашним арестом. «Бенни!» – позвала Кхин, и он обернулся к ней с отсутствующим, глуповатым выражением. Он не сразу поймал ее взгляд, а потом на лице его отразилось одно лишь смущение. «Где дети?» – спросила она. Но он не ответил. Потянулся к ней, и она поняла – по напряженной хрупкости его большого тела, по растерянности, – что он не протянет долго, не переживет переезда.

– Кхин! – вернул ее в комнату голос Риты. – Мне нужно, чтобы ты была сильной. Я должна сообщить трагическую новость.

Хта Хта пела каренскую балладу.

– Кхин! – повторила Рита, и тень Бенни объединила их, растворяя боль и ревность. – Говорят, Линтон погиб. На улицах было шествие после его ареста. Ты слышишь меня? – Рита заглянула Кхин в глаза, насильно возвращая ее в реальность. – У Луизы нет больше никого, кроме тебя. Ты – все, что у нее есть.

В тот вечер, когда новости о Линтоне зазвучали по радио, Луиза заперлась в их спальне в доме на холме. Ей нужно было собраться с мыслями, отвлечься от сумятицы слухов и решить, как действовать дальше. Он жив. Он жив, твердила она себе, вспоминая, что сказал Линтон – слухи о его гибели будут неправдой. Он вернется. Он просто скрывается. Но это не помогало, и она скорчилась на кровати под массированными ударами новостей. А потом погасила лампу, чтобы ничего не видеть, чтобы темнота поглотила страшную вероятность того, что месиво из слухов может оказаться фактом.

Пятью часами раньше Санни явился за ней в школу, где она вела урок литературы для их мальчишек и деревенских детей. Не сказав ни слова, он повел ее в хижину к радисту, и там она узнала, что переговоры, которые Линтон вел в Татоне – в зоне перемирия, – сорваны. Они знали только, что Линтон и его старшие офицеры вошли в пределы старого города, чтобы встретиться там с бирманцами, а потом все проходы были забаррикадированы. Ни Линтон, ни один из его офицеров не вышел оттуда, а половина бойцов, которые их дожидались на окраине, разбежались, решив, что дело проиграно. Более того, бирманцы явно похитили их шифровальные книги, и теперь невозможно определить, каким из сообщений, полученных по рации, можно доверять – сообщения транслировали диаметрально противоположные версии того, что случилось с Линтоном. Согласно всем версиям, он обедал, когда ворвались бирманцы и открыли стрельбу, но одни источники сообщали, что он сумел бежать и скрывается где-то раненый, остальные утверждали, что он убит. И различия, кажется, определялись вопросом о виновности: в тех версиях, где он выжил, только бирманцы были виновниками нарушения условий перемирия; в остальных неназванный человек из ближайшего окружения одурманил и подставил его.