По пятницам к маме приходил немец Ульрих Штраубе. Он звонил в нашу дверь ровно в семь сорок вечера. Мама готовила ему чашечку кофе, они уединялись в ее комнате. В двенадцать ноль-ноль Ульрих Штраубе уходил. По нему можно было проверять время.

Однажды днем раздался звонок в дверь. На пороге стояли трое. “Мадам Базиашвили?” Это были первые люди в нашей жизни, которые произнесли фамилию Базиашвили без ошибок, и мы с мамой поняли – это кавказские родственники.

Ближе к дверям стоял старый хромой человек по имени Соломон. Рядом – Карузо, высокий мужчина в белых штанах. За ним маленькая женщина с испуганными глазами – Суламифь. Мое внимание привлекла татуировка на правой руке Карузо – заглавная буква “К”. Дело в том, что утром по телевизору объявили приметы убийцы русского антиквара: “Высокий, голубые глаза, волосы темные, на руке наколка – буква «К»”. Передо мной стоял точный портрет разыскиваемого.

Только что рухнула Берлинская стена. Люди из Восточного лагеря стали передвигаться по миру. Мы обняли родственников…

Карузо оказался тихим, как пасхальный барашек, мужем запуганной Суламифь. Они приехали к нам прямо из аэропорта. Заехать по дороге и убить русского антиквара Карузо Базиашвили никак не успел бы – я посмотрел в его билете время прибытия самолета.

Еврейские родственники, первый раз оказавшиеся за границей, выходить на улицу побаивались, особенно после моего рассказа о розыске преступника с татуировкой на руке “К”. Новоприбывшие объяснили, что приехали они как туристы, но хотят в Америке подать документы на постоянное жительство. Пока их вопрос решается, им надо где-то пересидеть буквально недельку-другую. Они искренне и наивно верили в эти сроки, мы же ничего не знали об иммиграционных законах.

Гости внимательно выслушали ряд маминых условий типа “не кидайте в унитаз ненужного, пользуйтесь горячей водой в ванной в меру – у нас стоит счетчик, в пятницу вечером, с семи сорока до двенадцати желательно быть вне дома” – и после этого получили разрешение дней десять пожить у нас.

Соломон, Суламифь и Карузо возвращались только после ухода Ульриха Штраубе. Но он все равно почему-то невзлюбил пришельцев, хотя в глаза их не видел.

Прошло десять дней. Маме настолько понравились небритые кавказские родственники, что она позволила им жить до разрешения их иммиграционных вопросов, тем более что разрешение это, казалось, не за горами.

Мама говорила своей подруге Марион по телефону: “Они такие милые люди – словно дух моего дорогого Авессалома вернулся в дом. Ульрих? Он ушел от меня. Он говорит, от их вещей в квартире пахнет овцами и керосином”.

Я ходил по квартире, нюхал воздух, но не обнаруживал этих запахов. Как пахнет керосин, я, правда, не знал.

Следом за первой волной набежала вторая. Неожиданно приехали еще трое кавказцев: Зипо Базиашвили, подслеповатая Генриетта, родная тетка Авессалома, и дальняя родственница – Флора, в которую я влюбился с первого взгляда.

Как-то я вошел в ванну, двери которой были открыты, и опешил, увидев чудо, принадлежавшее кисти Энгра. Помните его купальщиц в турецких банях? Флора под душем была одной из этих купальщиц. Она дружелюбно улыбнулась мне. Я упал в обморок, ударившись головой об унитаз.

Последним родственником из далекой Грузии был Иосиф.

Иосиф Базиашвили был борцом-профессионалом. Сто сорок килограммов мышц, слегка покрытых жирком, римский профиль и размах плеч вызывали восхищение. Сердце Флоры, моей тайной возлюбленной, было отдано этому гиганту.

С появлением Иосифа я стал испытывать дефицит пространства и, что скрывать, дико ревновал.

Раньше Флора иногда вставала в шесть утра, когда перед школой я в одиночестве завтракал на кухне. Она садилась напротив меня, наливала себе кофе. Петли на ее халате натягивались, открывая неожиданные фрагменты упругого женского тела. Теперь это прекратилось.

Во время обедов, которые собирали всех жителей “красной коммуны” (шутка мамы) за один стол, Флора не сводила глаз с борца. Тот рассказывал несмешные анекдоты, однажды выпил в один прием бутылку водки и сделал Флоре предложение. Она тут же дала согласие.

В нашем доме все заговорили о свадьбе. Не знаю, видел ли кто, как я мучительно переживал эту новость. Кажется, только Флора понимала мое состояние.

Как-то мы поехали купаться на Лонг-Айленд. Карузо уже работал где-то шофером и по субботам брал микроавтобус из своего офиса. Эта суббота была пасмурной. Стоял туман. Но океан был теплым. Перед возвращением, собравшись выжать плавки, я пошел в кусты и вторично наткнулся на голую Флору. Она занималась тем же, чем и я, – выжимала купальник. Удивительно, но она разрешила мне потрогать свою грудь. Но не более. Я был девственником и не знал, что надо делать с голой богиней в кустах…

Девочка Ван Гог заманила меня в свою квартиру. Я встретил ее у подъезда, мы разговорились, поднялись к ней на пятый этаж. Я сказал, что буду писателем. Она меня высмеяла. Я оскорбился и ушел, хотя Ван Гог стояла у кровати в одном лифчике…

Свадьбу сыграли шумно. Чем-то она походила на свадьбы из старых черно-белых фильмов. Невеста была в белой фате, подаренной моей мамой. Жених почему-то побрился наголо и стал похож на Бенито Муссолини.

“Коммунары” веселились, пели, танцевали свои кавказские танцы. Хромой Соломон взлетал в воздух, в совершенно невероятных прыжках демонстрируя огненную лезгинку. Прекрасная Флора кружилась среди мрачной готической мебели. “Коммунары”, живя третий месяц в чужой стране без языка, без денег, в напряжении и боязни, сейчас сбросили с себя все комплексы, бурно, по-детски радовались и веселились. Чувство родства, чувство племени объединило далеких кавказских родственников. Как красиво они пели! У полуслепой Генриетты оказался голос Марии Каллас.

“Где спать молодым?” Этот вопрос дискутировался задолго до свадьбы. Семь родственников, мама и я с трудом размещались в обычные дни на кроватях, раскладушках, на огромном кожаном диване. Этот диван и был втащен в маленькую комнату. На нем должна была состояться первая брачная ночь моей тайной возлюбленной Флоры.

Невеста нервничала. Жених скрежетал зубами. Видно было, как ему не терпится уединиться с белым лебедем на шелковых, времен Франклина Рузвельта, простынях. Зачем мама постелила семейное постельное белье с вензелями?

Выселенные из комнаты Карузо и Суламифь легли в коридоре. Через них ходили те, кто спьяну не мог угомониться. Наконец с песнями, с осыпанием горохом и ячменем проводили спать жениха и невесту. Опустел длинный стол. Наступила тишина. Я старался уловить звуки из комнаты молодоженов. Но звуков не было.

Я вышел на балкон. Нью-Йорк спал под желтой луной. Молчали улицы, молчали рельсы сабвея, молчали рекламы, молчала витрина арабской закусочной. За ней два араба играли в нарды. Что делают Иосиф и Флора? Мне хотелось заглянуть в стеклянную дверь, но я не решался. Появилась хромающая тень Соломона, но он не заметил меня и припал к стеклу…

Утром до появления молодоженов за общим столом в глазах всех присутствующих прочитывался нескрываемый интерес. “Случилось. Но почему так бесшумно?” О том, что Флора была девственницей, было известно со слов Суламифи. От нее же все узнали, что борец-профессионал не смог освободить Флору от этого бремени. Не получилось у него. Впервые Иосиф выглядел таким тусклым, погасшим. Он жаловался на тяжелое похмелье, погнал меня в аптеку принести “Алка-зельтцер”.