С другой стороны, независимость от почвы – «признак глубокого инфантилизма» и следствие безотцовщины, поэтому «наше сегодняшнее ощущение от жизни – это дурная радость безотцовщины» («Убью своего адвоката»).

Здесь опять же можно вспомнить Безлетова. Для него Россия – именно этот пляж, ставший пустырем, который уже невозможно спасти от заглушившей его заразы. Вот он и говорит, что «здесь пустое место». Он считает, что не надо ничего делать, просто наблюдать, как всё идет своим чередом по пути к окончательному исчезновению.

Кстати, о том, что у России нет ничего объединяющего, ни одной «скрепы», говорит и коллега Безлетова Аркадий Сергеевич. По его мнению, единственная объединяющая сила – власть. С ней устанавливаются исключительно прагматические отношения.

«Труха гнилая вы» – такое определение дал им Тишин. Истины истончаются и превращаются в труху. Необходимо избавление от трухи. «Революции требует всё» – это еще один тезис Тишина.

Безлетов – своеобразный непротивленец пустоты. В чем-то близкий «подпольному человеку» Достоевского с его девизом «лишь бы мне чай пить». Но у самого Саши Тишина есть знание о ясном и чистом пляже, необычайно притягательном месте, которое имело свою историю, было намоленным. Не зря оно именовалось Тимохиным углом – там раньше жил отшельник.

Это именно то возвращение России, о которой говорит Тишин в больничной палате: «А я живу не в России. Я пытаюсь ее себе вернуть. У меня ее отняли». Его основные требования к власти состоят в том, чтобы она обеспечивала «сохранность территории и воспроизведение населения». А вырвать с корнем сорняки – это уже задача самого человека, мужчины, ощущающего здесь родство на уровне инстинктов.

Ощущение потери, исчезновения Родины было и у Сержанта из одноименного рассказа, вошедшего в сборник «Грех»: «Он не помнил, когда в последний раз произносил это слово – Родина. Долгое время ее не было. Когда-то, быть может в юности, Родина исчезла, и на ее месте не образовалось ничего. И ничего не надо было». Периодически «стучалось в сердце забытое, забитое, детское болезненное чувство», но Сержант не отзывался на него. Только когда он ощутил ответственность за своих солдат и, делая всё, чтобы спасти их, сказал: «За Родину». Тогда он ощутил, нащупал ее.

Он же задавался вопросом: «Что же творится в моей стране… Почему я ползаю по ней… а не хожу…» Это ощущение земли, почвы сопровождает героя на протяжении всего рассказа параллельно с признанием любви к Родине: «Я жутко и безнравственно ее люблю, ничего… не жалея…»

Про переживание «распада почвы», которое сопровождало все девяностые и нулевые, Прилепин пишет в книге «Не чужая смута». Почву подменили на иллюзию: «будто кого-то вырвало нам под ноги». Как следствие – тошнота, потеря надежды, «тоскливый позор». Единственное, что спасало, – это «чувство причастности к своему народу».

Тишин и его товарищи чувствуют линию родства. Она составляет их существо. Например, Рогов после разговора с Безлетовым заметил, что не видит разницы между сегодняшним днем и историей. «Я даже не вижу разницы между собой и дедом моим», – заметил он. По его мнению, настоящее неразрывно связано с прошлым, оно является живым, а не приметой умирания, является самоценным. Он выступает против нигилизма по отношению к настоящему, ведь в каждый момент творится история, история в нем и отражается, как род и семья.

После, когда Саша вел мысленный спор с Безлетовым, он сформулировал, что у того первично разочарование, в жертву которому он приносит страну. Внутренняя пустота отчаяния трансформируется вовне, развертывается всепоглощающей воронкой. Получается, что тот же либеральный философ говорит не столько о России, сколько о себе. Так же и больничный оппонент Саши Лева нечувствителен к этому родству, поэтому выстраивает всевозможные теоретические конструкции о стране. Видит в ее истории лишь кровь и хаос, а отечественная власть для него лишь галерея палачей.

«Всё что происходит внутри нас – любая боль, которую мы принимаем и которой наделяем кого-то, имеет отношение к тому, что окружает нас», – пишет Захар в «Санькя». Вот поэтому Саша бросает Безлетову: «Меня не волнует ваша свобода, меня волнует моя родина, ее почва, ее дети, ее рабочие, ее старики». Так преодолевается тенденция размежевания, розни, прикрываемая собственными интересами, приматом личной свободы.

Самый главный инстинкт – чувство родства, через него дается понимание происходящего, знание о мире. Рационалистический скальпель, интеллектуализм может только расчленять и в этом расчленении видеть и находить исключительно пустоту, замешанную на крови. Собственно, так резал своих лягушек еще Евгений Базаров у Тургенева. Кстати, против этой пустоты выступал и Сергей Шаргунов в своем манифесте «Отрицание траура».

Позволим здесь небольшое отступление. Русский философ Георгий Федотов в работе «Трагедия интеллигенции» писал об «идейности» и «беспочвенности» отечественной интеллигенции. По его словам, интеллигентский идеал «коренится в “идее”, в теоретическом мировоззрении, построенном рассудочно и властно прилагаемом к жизни как его норма и канон».

Рационализм отечественного интеллигента мало связан с познанием, он практически не познает мир, а «берет готовую систему «истин» и на ней строит идеал личного и общественного (политического) поведения».

Вторая характеристика интеллигенции «беспочвенность» представляет собой «отрыв: от быта, от национальной культуры, от национальной религии, от государства, от класса, от всех органически выросших социальных и духовных образований». В этом плане интеллигент представляется совершенно искусственным явлением, его «отрыв приводит к нигилизму». В нигилизме, как считал Федотов, интеллигентский отрыв трансформируется в срыв: «Срыв отчаяния, безверия от невыносимой тяжести взятого на себя бремени: когда идея, висящая в воздухе, уже не поддерживает падающего, уже не питает, не греет и становится, видимо, для всех призраком». Таковым призраком в ситуации отчаяния, по сути, является прилепинский Безлетов, нигилизм которой проявлен даже в фамилии.

Это обращение к федотовскому диагнозу интеллигенции важно для понимания сути жизненной философии Прилепина. Она исходит как раз из почвы, из инстинкта, человеческой моторики, и для нее невозможно допущение нигилизма. Для него, как и для Саши Тишина, чувство родства «прорастает в человеке уже, наверное, в детстве, и потом с ним приходится жить, потому что избавиться от него нельзя». С этим чувством, как с Родиной, как с женой в библейском смысле, «ты повенчан и будешь жить до конца».

Родина, как Бог, «цельность, единая во времени», она одаривает, но и наказывает, а человеку оставлена свобода выбора: «Быть достойным ее или быть недостойным» («Убью своего адвоката»).

Родство не требует доказательств, это инстинкт, это само его существо. Однажды внутренний голос поставил под сомнение это родство и принадлежность к нему Саши: «А есть ли у тебя самого это самое родство?.. Помнишь, как ты сбежал из своей деревни…» Но это сомнение длилось лишь