Прилепин – певец крайне важного для отечественной традиции чувства «абсолютного родства», когда на смену зиме приходит русская весна с пробудившимися от спячки людьми. Это чувство у него внерационально, на уровне инстинкта: «”Русская весна” – надежда на то, что последствия 1991 года, неолиберальный курс, политики гнезда Борисова и экономисты гнезда Егорова, антисоветская, антихристанская и русофобская пропаганда, всевластие “шоу-бизнеса” и “гламура”, идеология потребительства и потворства всем прихотям и похотям – всё это однажды будет преодолено. И весь этот гнусный, недостойный русского человека и российской истории мирок лопнет и пропадет пропадом. И явятся нормальные люди, как образцы нормального поведения: мужественные мужчины, женственные женщины. Люди, рожающие детей, не зависящие от ложного и наносного, помнящие о том, что Бог есть, а Родина – одна» (http://rusvesna.su/recent_opinions/1456425411).

«Бог есть, а Родина – одна» и люди, рожающие детей, – это и есть формула абсолютного единства, которая постоянно подвергается атакам расшатанного и пустынного сознания.

Почва, род, семья – это не рационально формулируемое нечто, а инстинкт, воздух, моторика и энергетика людей, живущих на территории, которую одно время называли одной третью части суши.

Прилепин – вовсе не почвенник, он сам почва, он растворен в ней, ее голос, ее дух, ее тепло, ее жизнь.

Через это сопричастие он постоянно переживает чувство полноты, цельности. Поэтому для него невозможны, например, депрессия, хандра, сплин.

Недаром во вступлении к сборнику «Я пришел из России» он пишет, что не собирается и не хочет «мыслить и страдать». В мыслительном процессе есть что-то нарочитое, искусственное. Мыслитель, как правило, пытается сформулировать то, чего до него не было, до чего никто не додумывался, вывести замысловатую конструкцию. Для Захара же важно прочувствовать, уловить то, что уже есть. В этом плане он – медиатор, поэт. Тот же процесс нарочитого размышления он называет бессмысленным и сравнивает с поэтическим творчеством: «Великолепные, лучшие, вечные стихи приходят легко, потому что они давно лежат внутри».

Он пишет, что «достаточно слушать, насколько звук твоего сердца резонирует с чем-то, что выше тебя». Поэтому важно подключиться, настроиться на одну волну, слушать и слышать. На этой волне смысл сам найдет тебя, и тебе повезет. «Иногда я оглядываюсь вокруг и понимаю, как мне повезло. Не нужно искать смысл – смысл сам ходит за тобой по пятам. Мне не обязательно держать фонарь над своей головой. Меня и так освещает с четырех сторон», – писал он в эссе «Свет и смысл».

Герой рассказа «Семь жизней» формулирует авторскую стратегию. Нужно просто идти за ситуацией. Тогда она не ускользает от тебя, и со временем ты начинаешь ею управлять: «Все решения приходят сами. Я не опережаю ситуацию – я иду за ситуацией, след в след. Никакой интуиции – просто идешь за ситуацией и не думаешь ни о чем другом. Просто идешь. Никогда не спешишь. Потом ты оказываешься внутри ситуации. Потом ситуация идет за тобой».

Нужно попасть в ситуацию, чтобы повести ее за собой…

В одном из интервью Захар сказал, что «я вообще мало думаю». Шел и делал, так выстраивалась победительная линия судьбы через волю: «А все ключевые решения в моей жизни… в общем, не было никаких ключевых решений. И уж тем более мучительных. Я просто вставал, шел, делал, потому что откуда-то знал, что так надо, что это пригодится, что это моя судьба. То есть, постфактум так получилось, что мои поступки становились моею судьбою, а когда я вставал и делал, я, в сущности, спал» (http://www.timeout.ru/msk/feature/458212).

В другом интервью он рекомендовал не рефлексировать и меньше думать, «потому что привычка к вольным размышлениям – на самом деле вредная. Читать куда полезней» (https://life.ru/t/%D0%BC%D0%BD%D0 %B5%D0%BD%D0%B8%D1%8F/402996/uspiet_vsio_ili_zhivu_na_vsiom_ghotovom). Вспомним, что и его герой Саша Тишин «никогда не мучился самокопанием». С взрослением к нему пришло осознание простых и самых главных истин: «Бог есть. Без отца плохо. Мать добра и дорога. Родина одна» (мы уже говорили об этой формуле прилепинского абсолютного родства, которую он с небольшими изменениями повторяет регулярно или дарует своим героям). Это тишинские столпы, которые не подвергались никакому сомнению. Тишин говорил, что сейчас «идеологичны инстинкты», а «интеллектуальное менторство устарело, исчезло безвозвратно». Главное прислушаться к этому своему голосу, к своим инстинктам. С другой стороны, безжизненность интеллектуализма Прилепин показывает на примере Безлетова и больничного оппонента главного героя Левы, которые видят вокруг лишь пустоту, кровь и хаос.

«Ни почва, ни честь, ни победа, ни справедливость – ничто из перечисленного не нуждается в идеологии», – говорит в больничной палате Леве Саша Тишин. Это всё то, что не требует доказательств, как и любовь. По словам Тишина «всё истинное само понятие выбора отрицает».

Прилепин – целен, гармоничен, как наполненный сосуд. То, что он желает, – это воспроизводить себя, свою цельность, поэтому не зря в том же интервью заявил, что живет на всем готовом, так как транслирует свою внутреннюю гармонию. В этом процессе необходима еще и щедрость. Медиатор – посредник, передатчик, распространитель музыки того, «что выше тебя», он не может узурпировать ее. Чем щедрее он дарит, тем больше получает: «Я делюсь своим вкусным, сладостным ощущением – мне не жалко». Он приглашает разделить с ним «теплые хлеба», разделить счастье. Через это и та почва, с которой он ощущает сродство, «счастливая, легкая, как пух, несущая радость, танцующая в такт, распахивающая навстречу, когда хочется упасть» (к слову сказать, с пухом сравнивает сделанное добро герой рассказа «Грех»).

Логика его текстов – логика единства, растворения, сообщающихся сосудов, рода, который бесконечно ветвист, широк и обширен. Вот он смотрит на своего сына, поднявшего яблоко с земли, и замечает: «Растворенные в почве сердца его деда и прадеда ликуют, поддерживая эти пяточки, – я уверен в этом ликовании, как в своем имени» («Кровь поет, ликует почва»).

Это свет, это радость, счастье, ликование. Но есть и тьма, чернота, разлад, территория розни, которую Захар всячески старается оградить, увести на периферию. А то и возгорается и становится подобным православному подвижнику – борцу с ересями, которые силятся порушить эту гармонию, заглушить радость и ликование.

Думанье у Захара становится антиподом делания («Я вообще не думаю», – заявил автор-рассказчик в рассказе «Ботинки, полные горячей водкой»), и в этой связи он вспоминает своего отца: «Мой отец, провинциальный художник и поэт, в те времена, когда мы жили большой семьей в однокомнатной квартире, называл нашу ванную, совмещенную с туалетом, «политическим убежищем». Он прятался там от шумных нас и курил, думая о своих ненаписанных картинах и неспетых стихах. Много думал, много курил, в то время как надо было рисовать, прислонив холст