первую очередь пострадали низшие слои населения. Первые волны холеры прокатились по обществам, которые в ряде случаев переживали бурный период своей политической истории. Франция только что пережила революцию 1830 г. и еще не приспособилась к новым порядкам Июльской монархии; только что "эмансипированная" буржуазия искала новые задачи для взятого ею под контроль государственного аппарата. Таким образом, холера стала испытанием для новых форм государственного регулирования гражданской жизни.

Холера появилась в Индии в 1817 г., когда англичане, одержав военную победу над своим сильнейшим соперником в регионе - федерацией маратхов, перешли к укреплению собственного господства, а связанные с этим недавние перемещения войск способствовали распространению бациллы. Кроме того, Индия только что была впервые открыта для протестантских миссионеров. Таким образом, связь между завоеваниями и эпидемией напрашивалась сама собой: среди простых индийцев было распространено мнение, что англичане, нарушив индуистские табу, вызвали гнев богов. Таким образом, и британские чиновники, и индийские крестьяне по-разному воспринимали холеру не только как кризис здоровья, но и как опасность для "порядка" в целом. На протяжении всего столетия британские власти относились к болезни с безразличием. Масштабные санитарные меры, принятые в 1890-х годах для борьбы с чумой, не распространялись на холеру; практически не было ни карантинов, ни изоляции, ни даже незначительного ужесточения контроля за потоками индуистских паломников. События 1865 года в Мекке, когда паломники с острова Ява занесли холеру и вызвали глобальный эффект домино, начавшийся в египетских портах, подтвердили, что паломничество может быть фактором распространения болезни. Пока природа холеры оставалась необъясненной, ничего не предпринимать казалось не хуже, чем принимать любые другие меры. Доктринерский либерализм и склонность колониального государства к дешевым решениям, таким образом, подкрепляли господствующее мнение медиков как в Британской Индии, так и в Лондоне: дорогостоящие медицинские меры не оправданы, поскольку нет доказательств того, что холера инфекционна.

В континентальной Европе основными рефлексами стали рефлексы, связанные с предыдущими битвами с чумой, поэтому наиболее перспективным направлением действий представлялась изоляция пораженных территорий. Россия, Австрия и Пруссия установили вокруг себя санитарные кордоны: царская империя в Казани - против Азии, Пруссия на польской границе - против всего, что находилось к востоку от нее. Только Пруссия разместила около 60 тыс. солдат вдоль линии в 200 км, подвергая путешественников строгому карантину и новым очистительным мерам и даже промывая банкноты или окуривая письма, которые они имели при себе. Здесь также существовали медицинские авторитеты и лобби, представлявшие различные теории относительно передачи холеры по воздуху, воде или при непосредственном контакте. Государства, подобные Баварии Петтенкофера, не разделявшие подобных взглядов, также не вводили кордонов и карантинов. Эффективность таких мер, конечно, была поставлена под сомнение практически неудержимой динамикой различных вспышек. Действительно, можно задаться вопросом, были ли ритуальные заклинания для отпугивания злых духов, которые приказал петь король Сиама, по сути, менее целесообразными. Тем не менее, в 1890-х гг. вся Европа, то и дело сталкиваясь с конкурирующими теориями, вновь склонилась к карантинному подходу. Карантины оставались характерной чертой международных путешествий в эпоху пароходства: порты успокаивали пассажиров и торговцев, строя действующие, но не слишком раздражающие карантинные сооружения. Например, становление Бейрута как "ворот в Левант" началось в 1830-х годах с открытия современного лазарета и карантинной станции. Страны, неспособные или не желающие остановить поток иммигрантов, сталкивались с особыми проблемами, но им приходилось принимать защитные меры, даже если строгий карантин уже на ранних этапах оказывался бесполезным.

Оспа, чума, холера, желтая лихорадка - мобильные болезни, приспособленные к глобализации, враги человека, обладающие поистине военными свойствами: они нападают, завоевывают, а затем уходят. Иногда последней надеждой остаются физические средства защиты, такие как карантины и барьеры . Рост мировой торговли и морских перевозок в XIX веке увеличил скорость передачи инфекции; люди и животные, а также товары могли заражаться и распространять смертельные патогены. Следует, однако, добавить, что другие, более локализованные эпидемии также приносили страдания и смерть.

В XIX веке главным из них был брюшной тиф или энтеритная лихорадка, являющаяся хорошим индикатором особых исторических проблем. Классическое описание этой болезни, поражающей недоедающее население, живущее в условиях "ужасающей нищеты", дошло до нас от Рудольфа Вирхова, который в феврале-марте 1848 года был командирован прусским министерством по делам религии, образования и медицины в Верхнюю Силезию и набросал мощную социальную панораму одного из беднейших регионов Центральной Европы.Индустриализация и урбанизация превратили многие крупные города Европы в рассадники брюшного тифа. Но это была и солдатская болезнь, свидетельствующая о неспособности реформировать условия службы в армии. Она сопровождала наполеоновские армии, после того как в 1798 году они были заражены водами Нила. Особенно тяжелой она была во время Пенинсульской войны 1808 года, еще более тяжелой - во время русской кампании. В 1870-71 гг. болезнь была эндемична в районе Меца во время франко-прусской войны, а самые тяжелые последствия она имела во время русско-турецкой войны 1877-78 гг. На рубеже веков тифозный кризис все еще мог поставить на грань краха медицинскую службу армии любого государства.

И, наконец, эпидемический тиф, иногда называемый тюремной лихорадкой, совершенно лишенный гламура и даже того ажиотажа, который вызывает "демократический" всадник апокалипсиса, уравнивающий высших и низших в обществе. Это была болезнь бедности в холодном климате, полная противоположность тропической болезни. Переносится вшами и, как правило, появляется там, где из-за плохих санитарных условий и нехватки топлива люди, живущие в тесном соседстве, недостаточно часто меняют и стирают свою одежду. Тиф, наряду с брюшным тифом и дизентерией, является классической болезнью войны. До Первой мировой войны он сопровождал каждый современный конфликт в Европе. Разгром наполеоновской Великой армии в большей степени был вызван дизентерией и тифом, чем действиями всех остальных ее противников.

 

Начало конца медицинского «ансьен реджиме»

Во многих отношениях история медицины XIX века относится к эпохе старого режима. По-прежнему существовали особые группы риска, главной из которых были солдаты всех национальностей. Войны за завоевание Новой Зеландии были, пожалуй, единственными в этом столетии, когда в бою или от несчастных случаев погибло больше европейских солдат, чем от болезней. Противоположной крайностью была кампания на Мадагаскаре в 1895 году, когда от малярии умерло около 6 тыс. французских солдат и только 20 - в ходе военных действий. Новая эра за пределами Европы началась с русско-японской войны 1904-5 годов, когда японцам, благодаря тщательной вакцинации и медицинским учреждениям, удалось свести свои потери от болезней к четверти от числа погибших в боях. В условиях слабости зарождающееся военное государство могло рассчитывать на победу только при условии бережного отношения к своим скудным кадровым и материальным ресурсам. Но XIX