Кэррадок помахал рукой перед глазами. Болотная муть не рассеялась. И куда же деваться? А никуда. Теперь что ни делай, куда ни иди — все одно. Пустота. Так не повернуться ли спиной к последнему остову, что связывает с миром людей, к деревянным башням, мужеством людей и мудростью сиды ставших неприступными? И сделать шаг. Еще один. И еще.

Шаги — это все, что у него осталось. И верный лук за спиной. Остальное растворилось в тумане и больше не имело смысла. Таков Иной Мир. Не христианское посмертие. Удел сидов. Здесь можно провести годы и вернуться к людям в то же мгновение. Или час, но застать правнуков стариками. Можно бежать и остаться на месте и стоя перенестись в Ирландию или Дал-Риаду, а то и на Острова Блаженных. Сиды как-то ухитряются понимать Иной Мир и пользоваться им к собственной выгоде. Вот и Немайн давеча наверняка срезала дорожку, а войско подумало — утренняя сырость. И правда же сыро. Вот и овес не вызревает. Впрочем, что овес человеку, у которого нет судьбы?

Зато есть мужество. Быть может, стоит прекратить служить игрушкой неведомым силам? Сломать себя? Вот дымка гуще, сквозь нее дышит вода. Берега и вовсе не видно, наверное, достаточно просто дойти, упасть в бездонный поток. Лучше муки ада, чем служить орудием злу. Только туман этот наверняка ее. А Немайн не зло! Достаточно вспомнить ее лицо, когда сына баюкает. И песню, повергающую врагов Камбрии. Тогда что, и Камбрия — зло? Нет. Всему виной собственная растяпистость. Сам потерял судьбу, сам виноват… Стоп!

Кэррадок хлопнул себя по лбу и захохотал. Были б рядом люди — сочли бы безумцем. Но вокруг вьется молочная дымка, и если на земле его и слышат, то, вздрогнув, затворяют ставни плотней и крестятся, поминая разных фэйри. Кто — проказливых, радующихся шутке, кто — угрюмых, хохочущих раз в столетие. А кто прижившихся в Волшебной Стране людей, тоскующих по прежней жизни. Эти-то почти правы.

Только Кэррадок не тоскует. Радуется. Понял наконец! Кто потерял судьбу, может попробовать найти в тумане другую. Может, не свою. Но судьбу человеческую.

Судьба не попадалась долго. Десять тысяч шагов, сто тысяч — он не считал. Во рту пересохло — спасла фляга, но начало подводить желудок. По левую руку маячило темное, верно, лес, в котором лучник без пищи не останется. Но принять пищу в Ином Мире — признать себя его обитателем. Стать фэйри! Это не отказ от души, конечно, но Кэррадок не хотел надолго задерживаться в краю вечных сумерек. К которым так хорошо приспособлены ясные глаза Немайн…

Оставалось терпеть и топать куда глаза глядят. Спереди донесся прелый запах моря. Море дохнуло — и туман смело, как не было. И вот перед Кэррадоком в свете рыжего, как волосы сиды, разъевшегося неплотными тучами Солнца лежит галечный пляж. На сером песке возятся двое, пристегивая кожаный верх к небольшому курраху. Серая запыленная одежда… Рясы. Пялятся настороженно.

— Кто ты, добрый человек?

Голос не подвизгивает, не лопочет с непристойной быстротой. Обычная человеческая речь. Но раз он слышит, значит, должен принять назначенный разговор. Таков закон волшебного мира.

— Теперь уже и не знаю. Но человек. Насколько добрый — судить не мне.

— По крайней мере, ты не сакс. Не поможешь ли спустить лодку? Прошли слухи, что пал восток. Говорят, саксы только пройдут, а судный день пришел для Диведа. Но я-то знаю норов дикарей. Они никогда не проходят мимо и убивают всех. Братия затворилась в обители, ожидая последнего часа. Куррах у нас один и обычно назначен для рыбной ловли. Нам же выпало вынести Слово: монастырскую летопись, священные книги…

— Вам не нужно бежать. Саксы разбиты! Я только с поля битвы. Женщины бриттов смеются — даже те, кому приходится плакать по павшим родным. Неметона ужаснула врагов песней, а войско не жалело ни стрел, ни жизней!

Один из монахов пристально вперился в Кэррадока.

— Ты вышел из тумана. Верно, ты перенесся в наш скорбный век из далекого минувшего, когда великая воительница еще ходила по земле. Быть может, ты из тех, кто почитал ее богиней?

Рыцарь похолодел. Подозрение сжалось в животе готовой броситься змеей.

— Я христианин и верю в Троицу. Но маленькая сида, не являясь богиней, встала на сторону бриттов и принесла победу.

Монахи переглянулись.

— А какой год шел у вас? От Воплощения Господня, от Адама?

— Не помню. Кажется, на Самайн был пять тысяч восемсот какой-то год Адама… Так епископ возглашал…

— Теперь же пять тысяч девятьсот пятьдесят первый! — воскликнул один из монахов.

— Ты где-то потерял целых сто лет. За которые, увы, и минула эпоха славы… Британии, считай, нет. Ныне же пробил и час Камбрии…

— А она?

— Кто?

— Сида! Что с ней?

— Убита одним из рыцарей как нечисть нечестивая… Хотя многие говорят — ушла. Что с вами, добрый сэр?

А рыцаря ноги не держат. Сел на мокрый песок. Не может быть! Позавчера — любовь. Вчера — победа. Сегодня — туман. Кэррадок схватился за голову. Но ни забытье, ни безумие не принесли успокоения. Зато пришло понимание — как нож в брюхо. Боль, агония, но не милосердная смерть. Страсть? Болезнь? Наваждение? Да. А еще — чувство, которое есть Бог. Что даровал одному младенцу талант видеть иначе. Именно ради того, чтобы тот полюбил маленькую сиду! Потому и знахари не помогали, и даже епископ не смог ничего сделать. Так было суждено. Ему, свинье неблагодарной. Убита рыцарем? Может, потому что рядом не оказалось другого рыцаря. Того, что не стал бы смотреть — нечисть, не нечисть. Закрыл бы серые глаза собой и встретил железо — железом, а стрелу — щитом. Но зачем он здесь? И теперь? Здесь, где нет ни золота коротких прядей, ни голоса, острого и быстрого, как стрелы «скорпиончика»? А с ними нет и надежды. Она ведь и была последней надеждой Камбрии…

Кэррадок стиснул голову сильнее, надеясь, что она хотя бы заболит.

— Это правда? — спросил монах.

— Что?

— Про тебя, про сиду. Ты вслух думал.

— Правда. Правда! Я бы убил себя — но посмотри, к чему меня привело окаянное стремление к смерти! Меня, мою страну. И мою любовь… Я не могу жить без нее, но искать смерти еще раз? После того как туман привел меня сюда? Я не безумец! Но что мне теперь делать?

— Если Господь привел тебя сюда, пусть он ведет тебя и дальше! Я бы предложил тебе место в нашем куррахе. Если нам не суждено будет добраться до земли, значит, все, что тебе было суждено, — осознание и раскаяние. Если нас вынесет к земле и к людям, то я с братом Теоторигом понесу людям свет веры и мудрость, накопленную нашим народом до тех пор, пока он не впал в разврат и не пал под ударами саксов. И ты тоже увидишь назначенную тебе службу…

— Верно!

Рыцарь вскочил на ноги и в несколько размашистых шагов оказался у лодки.

— Я не особенно силен в морском деле, но уж закрепить верхний покров на куррахе умею, — говорил громко, ободряя сам себя да глуша мысли. — Как думаете, братья, мы успеем выйти в море до вечера?