– Ты должен был нахуй ее послать, Клайд, а не язык ей в рот пихать. – я разжимаю кулак, встряхивая отбитые содранные костяшки. – И не на сиськи пялиться и слюни пускать. Тебе, сука, трахать больше некого?

– Не собирался я ее трахать, Эйд. Херню не неси, – огрызается в ответ Гиббс.

– Еще раз рядом увижу, яйца оторву. Понял? – предупреждаю обманчиво-спокойным тоном. Я уже полностью владею собой, но эта сдержанность носит весьма шаткий характер. И мой старый добрый друг это прекрасно понимает. Это не первый перелом носа с моей «легкой» дружеской подачи.

– Ты как себе это представляешь? Мы работаем вместе, – хрипло спрашивает Клайд, стаскивая рубашку и используя вместо платка для остановки кровотечения. Под его глазами быстро нарастает и багровеет отек. Ближайшие пару недель Гиббсу придется походить в темных очках. Его смазливой морде это не повредит. Шрамы украшают мужчину, так вроде говорят.

– Завтра вылетаешь в Нью-Йорк, – бескомпромиссно сообщаю я. – Ты мне там нужнее. К тому же, Кристина освободилась. Если тебя так на моих баб тянет, можешь подобрать.

– Ты совсем поехал, Батлер? – свирепеет Гиббс, отрываясь от стены, и делает шаг в мою сторону. – Ты понимаешь, что ты делаешь вообще? Может, всех мужиков из окружения Гордеевой в ссылку отправишь или в тюрьму посадишь? Думаешь, поможет? Чтобы девчонка на других не бросалась, надо с себя начать. Разобраться, какого хрена ей не хватает? Может банального уважения? Знаешь, что это? Любишь бабу, люби по-человечески. Ты зачем ей душу рвешь, придурок?

– Все сказал? – хлёстким тоном спрашиваю я, небрежно опираясь плечом на стену.

– Пошел ты, Батлер, – по слогам выплевывает Клайд, стирая кровь с губ. Прищурившись, я невозмутимо смотрю в заплывающие покрасневшие глаза.

– Я-то пойду. А вот ты завтра полетишь, – хладнокровно бросаю я. Поправив пиджак забираю кейс и, развернувшись, выхожу из квартиры Гиббса. Разбитый нос друга не успокоил клокочущую внутри ярость. Выплеснув порцию гнева, я не испытываю ни удовлетворения, ни облегчения, хотя должен. Должен, блядь.

На улице попадаю под проливной промозглый дождь, что не мешает мне выкурить сигарету по дороге до Меркурия. Поднимаюсь к себе еще злее, чем до разборок с Клайдом. Скидываю обувь в прихожей и, зацепив взглядом силуэт Эмилии в гостиной, прохожу мимо. Она испуганно вздрагивает, оборачиваясь в мою сторону.

– Я в душ, – сквозь зубы, бросаю я. По пути захожу в кабинет, кладу кейс на привычное место, скидываю на кожаный диван промокшую одежду и иду в ванную. Сделав напор посильнее, смываю дорожную пыль и усталость. Горячий душ и шум воды обычно действуют на меня умиротворяюще, но не сегодня. Я стою под плотным потоком не меньше пятнадцати минут, прежде, чем начинаю ощущать, как свинцовая тяжесть покидает напряженное тело, мышцы постепенно расслабляются, скачущие мысли выстраиваются в логический порядок.

В гостиную захожу, предварительно натянув штаны. Почему-то заявиться голым или в полотенце кажется неуместным. Блядь, и это в собственной квартире! Точнее, арендованной, но это не меняет сути.

Эмилия стоит у окна спиной, смотрит на дождь, прижав ладони к стеклу. Ироничная ухмылка кривит губы. А ведь ее я тоже взял в аренду и даже оговоренный договором срок имеется, и цена…, но в отличие от апартаментов, отдавать обратно Эмилию не намерен. Мой взгляд жадно пожирает натянутую хрупкую фигурку гордячки, не в силах переключиться ни на что другое. Есть в ее позе что-то уязвимое, трогательное до тянущих спазмов за грудной клеткой. Эмили похожа сейчас на ребенка в зале ожидания аэропорта, глазеющего на отлетающие самолеты. Только вот никаких самолётов за равнодушно-холодным окном нет, а она все равно мечтает улететь подальше отсюда, от меня. Ждет с нетерпением, считает дни до того момента, когда я дам ей разрешение на вылет. А снаружи барабанит дождь, небо заволокли серые тяжелые тучи. Нелетная погода, детка.

– Завтрак доставили, пока ты был в душе, – не оборачиваясь, тихо произносит Лия, водя тонким пальчиком по стеклу. Тяжело вздыхает. Ее плечи опущены, словно на них давит вся тяжесть мира. Или я один? Из-за меня Эмили выглядит так, словно из нее душу вынули?

«Зачем ты ее душу рвешь, придурок?» – сразу всплывают в памяти слова Клайда. Вот уебок. Всегда знает, на какие рычаги надавить, и редко сукин сын ошибается. Поэтому и терплю. Или он меня. А если быть предельно откровенными, то мы с Клайдом оба отмороженные наглухо. Каждый по-своему. Но в нем, по-любому, благоразумия больше, чем во мне.

– Ты поела? – спрашиваю я ради того, чтобы разбить молчание, стеной вставшее между нами. Эмилия отрицательно качает головой. – Что-то случилось, Эм? Племянник в порядке?

– Ты забыл, как его зовут? – ее голос звучит отстранённо. Черт, за кого она меня принимает? Я бесшумно приближаюсь к Эмилии, опираюсь спиной на окно, и поддев ее подбородок пальцами, заставляю посмотреть на меня.

– Его зовут Марк. Младшую племянницу Маша, твою сестру Вика, а брата Ян, – глядя ей в глаза, перечисляю я, складывая губы в легкую улыбку. – Он, кстати, делает успехи и не особо протестует против лечения. Я могу назвать имена твоих родителей, но не хочу напоминать тебе о тяжёлых событиях в жизни.

– А я хочу помнить, Адриан, – Эмилия опускает ресницы, проследив за движением кадыка на моем горле, и снова поднимает взгляд на лицо. Выразительный, пронзительный и ясный, но только я ни черта не могу в нем разобрать.

– Я их любила, Эйд, – мягко продолжает Эм. – Даже отца, несмотря на то, сколько он боли нам причинил, несмотря на то, что сделал с моей матерью. Нельзя не любить своих родителей. Это против природы. Даже если они не любят тебя, потребность любить их в ответ никуда не исчезает, но со временем трансформируется в противоположное чувство. Были моменты, когда я кричала ему: ненавижу. И верила в это, иногда мне казалось, что я способна убить его, чтобы освободить нас всех, но в действительности моя злость была лишь отголоском боли, броней, которую надевают все нелюбимые дети, чтобы показать миру, что им плевать, – Лия отрывает ладонь от стекла и кладет мне ее на грудь. Мышцы сокращаются под прохладными пальцами, а сердце пропускает удар. Я сам не замечаю, как сильнее сдавливаю ее подбородок.

– Зачем ты мне это говоришь, Эм? – напряженно спрашиваю я. Гордячка морщится и, обхватив мое запястье, отводит в сторону, поджимает губы, заметив сбитые костяшки.

– Что ты сделал с Клайдом, Адриан? – смотрит выговаривающим и заранее осудившим взглядом. Я уклончиво пожимаю плечами и отвожу взгляд сторону, пряча руки в карманы. Только сейчас замечаю завтрак, накрытый на столе на две персоны. Есть такое подозрение, что никто сегодня до него не дотронется.

– Адриан? – настаивает Эм.

– Жить будет, – коротко отвечаю я.

– Батлер, ты уже достаточно взрослый, чтобы решать вопросы без размахивания кулаками, – с укоризной заявляет Гордеева, задевая невидимый триггер внутри, запускающий разрушительный процесс. Мой хвалёный самоконтроль трещит по швам, натягивая нервы до предела. Молниеносно переместившись, я угрожающе нависаю над Эмили, впечатав ладони по обе стороны от ее лица. Она вжимается лопатками в стекло, с отчаянной смелостью вскидывая подбородок и вызывающе глядя мне в глаза.