снились кошмары, – предположил один из монахов. – Ты и в самом деле очень плохо выглядишь.

– Стоит показаться лекарю, – посоветовал другой. – Возможно, у тебя случился приступ малярии с галлюцинациями.

– Нет, – решительно возразил брат Урхель. – Я все помню абсолютно четко. Святой Гилльермо умер, и его тело погребено у нас на кладбище.

– Знаешь что, – вмешался третий брат. – Если ты так уверен в своей правоте, давай проверим, появилась ли на кладбище новая могила. Ты ведь ведешь учет захоронений и точно знаешь, где было последнее.

– Конечно, знаю, – ответил брат Урхель. – Без моего разрешения за ограду не войдет ни одна похоронная процессия. Поэтому ко мне и обратились.

Братья ничего не ответили, но обменялись сочувствующими взглядами. Слух о происшедшем моментально облетел монастырь, и на кладбище пришла добрая половина монахов. Створки тяжелых железных ворот оказались незапертыми.

– Вот видите, – вскричал брат Урхель, – я в страхе убежал и оставил ворота открытыми!

– Весьма вероятно, – возразили ему, – что ты действительно побывал тут ночью. Только во сне, как лунатик. Такое иногда случается.

Последнее захоронение находилось в западном конце кладбища. Рядом с ним возвышался холм свежевырытой земли.

– Вот, – сказал брат Урхель, отирая со лба холодный пот. – Тут покоится святой Гилльермо.

А спустя месяц в Сатапунский монастырь пришло письмо из Пенакорады. В нем сообщалось, что святой Гилльермо умер воскресным вечером, но тело его той же ночью бесследно исчезло прямо из собора, и никто не знает, где он погребен…

Наступил еще один безветренный вечер. Истомленный жарой Сантьяго с нетерпением ждал ночи, обещающей прохладу. О сырости и холоде он старался не думать – аккуратно сложенный парус, прожаренный за день до хрусткой сухости, дожидался своей очереди.

Вдруг совершенно неожиданно им овладело ощущение приближающейся опасности. В тишине послышался звук рожка, затем кто-то забил в барабан. Раздались веселые голоса, смех. Совсем близко, за самой кромкой тумана, шел корабль. Сантьяго казалось, что он почти узнает слова. О Боже, чье это судно? Неужели опять турецкое? Он напряг слух и совершенно четко различил фразу:

– Пресвятая Дева, как меня пучит от этой козлятины!

Говорили по-испански, но с грубым астурийским акцентом. Один кадет в Навигацком был родом из Хихона и страшно гордился тем, что его родиной никогда не владели мавры. Его заносчивость и акцент служили поводом для бесконечных насмешек, поэтому ошибиться Сантьяго не мог.

– Я сейчас просто лопну, – продолжил голос из тумана, – разорвусь на части, как петарда, и прощай родина.

Раздался громкий звук беззастенчиво выпускаемых газов, а затем дружный смех.

«Спасен, – подумал Сантьяго, – это испанский корабль!»

Он схватил весло и яростно замолотил им по средней банке.

– На помощь! – заорал он, рискуя сорвать голос. – На помощь!

Голоса стихли, или он заглушил их поднятым шумом. Не услышать его было невозможно, в тишине, стоявшей вокруг, стук и крики разносились на много брасов. Отчаяние удесятерило его силы, он бил и орал как сумасшедший.

Все кончилось так же внезапно, как началось. Сантьяго решил сделать передышку и остановился. Тут же воцарилась гробовая тишина. Ни голосов, ни звуков рожка, ни ударов барабана… Он замер в недоумении, и тогда, словно по волшебству, порыв ветра разорвал пелену тумана. Вокруг шлюпки простиралось совершенно пустынное море, чистое до самого горизонта. Ничего на десять лиг вокруг!

Сантьяго остолбенел. Он мог бы поклясться на Евангелии, что случившееся не было обманом чувств. Он четко и однозначно слышал голоса и мог бы в точности воспроизвести акцент, с которым изъяснялся невидимый астуриец. Не было и не могло быть никакого разумного объяснения этому происшествию.

– Если так будет продолжаться, – громко произнес Сантьяго, – я просто сойду с ума. Не от голода и не от страха, а от скуки и одиночества! Падре Игнасио предупреждал – потерпевшие кораблекрушение попадают под власть таинственных чар моря. Тогда мы не понимали, о чем он говорит, а вот сейчас я познаю это на собственной шкуре.

«Говорите! – еще раз припомнил он совет падре. – Говорите, и как можно больше! Все равно о чем, потерпевшему кораблекрушение важно слушать человеческий голос, иначе пустоту заполняет черт знает что».

– Теперь я знаю, как выглядит это черт знает что, – прошептал Сантьяго. – Не иначе, сами черти меня навещали. Да, конечно, черти – кто другой станет так забавляться?! Сейчас я расскажу им историю про них самих, про чертей. Пусть послушают!

Сантьяго пересел на заднюю скамью и устроился поудобнее. Он подумал, что всего за два дня море стало для него привычной средой, столь же обыкновенной, как улица в Кадисе или аллея деревьев.

Вечерело, длинный жаркий день подходил к концу, и при последних вспышках догорающего солнца Сантьяго почувствовал прикосновение долгожданного ветерка. Обрадованный, он воспрянул духом и начал, обращаясь к невидимым, но, несомненно, слышащим его чертям, рассказывать самую длинную страшилку.

Жил в каталонской глуши деревенский падре, богобоязненный и уважаемый крестьянами человек. Ничем особенным он не отличался, в том числе и умом. Каталонцы все немного ударенные пыльным мешком, ну и падре у них такие же… Раз в месяц-другой он отправлялся к настоятелю бенедиктинского монастыря в Монсеррате, что в десяти лигах от Барселоны, и советовался с ним по всем вопросам. Тот был лет на двадцать моложе, и это обстоятельство изрядно нервировало падре. Во время одного из таких посещений настоятель предостерег:

– Падре Бенито, очень вас прошу, берегитесь чертей.

Если бы вместо этих слов настоятель закатил ему звонкую оплеуху, падре удивился бы куда меньше.

– Чертей? – выкатил он глаза. – Помилуйте, святой отец, да я в жизни своей не сталкивался с нечистой силой!

– Поэтому и предупреждаю, – сказал настоятель. – Черти гонятся за вами. Они уже близко. Будьте осторожны!

Падре согласно покивал и отправился в свою деревню, переполненный недоумением. Какие еще черти, к черту тоже! Настоятель, конечно, человек знающий, но сейчас он, как бы это помягче выразиться, дал маху. Да-да, именно так, ошибся уважаемый настоятель! Молодость, горячая кровь, бурное воображение. Нужны годы и годы, чтобы внутри у священнослужителя все выровнялось, отстоялось до кристальной ясности.

Неспешно трясясь на ослике во время длинной дороги домой, падре Бенито ощущал себя мудрым и старым, и чем дальше он отъезжал от монастыря бенедиктинцев, тем меньше значило в его глазах предупреждение настоятеля.

На следующий день его пригласили провести крещение младенца, родившегося в совсем глухом углу, маленькой деревушке на вершине горы. Обычно падре требовал, чтобы новорожденного для проведения таинства приносили в храм, но тут он согласился, уж больно далеко пришлось бы родителям тащить хрупкое дитя.

Тем более что те расстарались и прислали за падре пароконную подводу. По-праздничному одетый