В[асильевского] о[строва]. Сергею Васильевичу было далеко ходить в университет. Мы перевезли наши вещи к моим родителям, а 12 апреля уехали в Париж.

V

Поездка в Париж и Тироль

«…Дорогой друг! В четверг на Страстной мы уехали из Петербурга. Перед нашим отъездом я была до невозможности занята, так что даже с мамой не посидела часок перед отъездом. Только на Вербной в четверг я отвезла свой заказ в Экспедицию. Давилась им ужасно, но все-таки успела сделать к сроку. Гравюры резаны очень мелко и скучно{50}. Но я не так устала, как это можно было ожидать. Мысль о Париже меня до чрезвычайности подбадривала.

В то же время была наша выставка, и на ней шла продажа моих гравюр. Надо было постоянно печатать новые оттиски, так как сверх моих ожиданий я продала их на 300 рублей.

В Вербное воскресенье закрылась выставка и сейчас же начиналась в Москве[405], и поэтому опять надо было готовить, печатать и наклеивать гравюры. Только понедельник и вторник были посвящены укладке вещей на дорогу и в нашей квартире, так как мы расставались с нею навсегда.

Ты, конечно, представляешь себе всю возню и утомление перед отъездом. В среду до 11 часов ночи перевозили вещи к маме, а в четверг утром в 12 часов уехали. И только теперь я начинаю немножко приходить в себя. Но, знаешь, года ли это, или слишком большое утомление и моральное и физическое, но настроение у меня не радостное и приподнятое, а какое-то угнетенное и грустное. К тому же и погода не очень ободряет — идет два дня сплошной дождь и холод, как бывает здесь в январе. Разница только в том, что все деревья густы зеленью, как летом, а каштаны цветут. По дороге мы останавливались в Берлине на две ночи и там страдали от невозможной жары, а к вечеру даже была чудная гроза.

Здесь мы с Сереженькой хорошо устроились. Прямо с вокзала поехали в рекомендованный Сомовым пансион. Имеем две комнаты, белье, всю еду и услуги и платим за это 300 франков в месяц, что составляет меньше той суммы, которую мы тратили при всей нашей экономии в Петербурге. У меня все время свободно, и потому могу бегать по музеям и выставкам и работать.

Хозяйка наша симпатична. Но, к сожалению, в этом пансионе много русских, и за табльдотом мало приходится говорить по-французски.

Бенуа еще не видела. Они живут в Версале, и туда я сейчас не могу ехать из-за непогоды. Сережа сегодня целый день бегает один. В данное время здесь пасхальные каникулы, и он пока еще не может начать заниматься, а будет работать в одной из здешних лабораторий у кого-нибудь из профессоров. Был он сегодня в Лувре, несмотря на дождь, и прибежал оттуда в невероятном восторге.

Сюда же скоро приезжают Курбатов и Нурок. Сейчас Курбатов в Риме на съезде химиков. Мы с Сережей решили туда не ездить, чтобы сохранить наши деньги и время для Парижа…»[406]

Да, Париж встретил нас неласково. Было холодно, и целыми днями шел дождь. Приходилось даже топить. Наши комнаты помещались во втором этаже. Окна выходили на бульвар Монпарнас. Недалеко от дома была стоянка фиакров. Близость ее (как мы потом догадались, а в то время не подозревали) стала причиной моего тяжелого заболевания. Я вскоре начала страдать сильными припадками астмы, которые довели меня до большого истощения. Я вначале безвыходно сидела дома, так как по причине сильного кашля врач не позволил мне выходить на воздух, что было большой ошибкой с его стороны.

По окончании пасхальных каникул Сергей Васильевич начал работать в Пастеровском институте[407], но вскоре, к своему стыду, оттуда бежал. Он не мог видеть зверей, над которыми проделывались опыты. Особенно его трогали обезьянки. Он не раз наблюдал, когда какая-нибудь обезьянка возвращалась в клетку с продырявленным животом или горлом, со вставленными трубками, другие обезьянки ее нежно встречали. Они обнимали измученную зверюшку, брали ее на руки, качали, как больное дитя, дули на нее и вполне сознательно выражали свое сочувствие и желание ей помочь. Сергей Васильевич такими сценами бывал очень взволнован, даже настолько, что решил прекратить там работать. Умом он сознавал необходимость опытов над животными, а мягкое сердце протестовало. Он ушел из Пастеровского института и устроился в Сорбонне[408] у профессора Виктора Анри, у которого и прошел физический практикум. Он целый день проводил в лаборатории, как всегда, весь отдаваясь науке. Но все-таки находил время несколько раз съездить со мною к Бенуа в Версаль, там они жили с начала 1905 года по болезни сына, требовавшей заграничного лечения.

Ходили мы и на народные ярмарки. Веселое и пестрое зрелище! Оно несколько напоминало когда-то происходившее масленое гулянье на Марсовом поле. Также павильоны с короткими театральными представлениями, открытые эстрады (у нас на них выступали шутники-деды), а здесь — скоморохи, клоуны и ораторы показывали свое краснобайство. Были и шутливые западни для гуляющих. То скамейка, на которую садились, проваливалась в землю, то обливала своих седоков крупным дождем — к великому смеху окружающих.

Хозяйка нашего пансиона, Mme Жанн, была преподавательницей в продолжение двадцати лет в одном из институтов Петербурга. Из России она вынесла большую любовь к русским, но не к русской форме жизни. Вокруг нее собирались многие эмигранты, покинувшие родину, не хотевшие мириться с бесправием граждан в России. Часто между ними были скудно обеспеченные люди, которые встречали у нее поддержку. Они придавали пансиону особую окраску.

В один из дней, когда мне было легче и я смогла обедать за табльдотом, я заметила вновь приехавших русских. Глава семьи — высокий, видный мужчина, его жена — молодая, миловидная женщина и трое детей. Мама и дети были круглолицы, румяны, с китайским разрезом глаз. Мила была их бабушка — изящная живая старушка. Она, видимо, дружила со своей старшей внучкой, шестнадцатилетней девочкой[409]. За обедом они внимательно за всеми наблюдали, потом оживленно обменивались впечатлениями и много смеялись. Через несколько дней бабушка заметила мое отсутствие и, узнав, что я болею, стала выказывать мне свое сочувствие и внимание. То присылала мне газеты и журналы, то фрукты, то на мой балкон летел большой букет цветов. В конце концов она пришла со мною познакомиться и решила заходить, стараясь меня, больную, чем-нибудь развлечь. С этого времени началась наша многолетняя дружба с нею