– Низкий лжец! – крикнул Люлю, вскакивая с кресла.

Щеки его покрыла восковая бледность. Но, выкрикивая эти слова, он чувствовал, как его невольно охватывает ужас – ужас от предчувствия правды. Моблан переживал одну из самых жестоких минут в своей жизни.

– А врач, принимавший детей, тоже лжец? – холодно спросил Шудлер. – Если я не ошибаюсь, особа, которую ты два года представляешь всем как свою любовницу, удалилась со своей подружкой в какую-то деревню в департаменте Вар, где будто бы разрешилась от бремени. Ты этого не отрицаешь? Отлично. Так вот, сельский врач, практикующий в той местности, утверждает, что роженица – молодая женщина с черными волосами, а мадемуазель Дюаль, как это всем известно, рыжая. Что касается брюнетки, которая произвела на свет близнецов, то она служила гардеробщицей в каком-то кабачке и, возвратившись в Париж, приобрела магазин на улице Лабрюйер, причем трудно понять, откуда у нее взялись деньги. Находишь ли ты все эти доказательства убедительными?

Пока Шудлер говорил, Люлю слушал его, так и не успев опуститься в кресло и застыв в весьма неудобной позе; множество мелких подозрительных фактов, странных поступков, которых он старался не замечать, перешептывания, на которые старался не обращать внимания, – все, вплоть до поведения Фернанды на похоронах младенца, внезапно всплыло в его памяти.

С минуту он тупо смотрел своими блеклыми глазами на мирового судью, затем в изнеможении упал в кресло, пробормотав:

– Подлая шлюха!

– В твоих собственных, да и в наших общих интересах, – заключил Ноэль, и на этот раз в его голосе прозвучали искренние ноты, – самое время положить предел твоему распутству и твоим глупостям.

Люлю пожал плечами. Он слишком страдал и не мог вымолвить ни слова. Он почти признавал правоту Шудлера и готов был согласиться, что заслужил наказание, которому его собирались подвергнуть.

С этой минуты стало ясно, что семейный совет фактически окончен.

Мировой судья спросил:

– Считаете ли вы также, господин Моблан-Ружье, что следует учредить опеку?

– Да-да, разумеется.

– А какого мнения придерживаетесь вы, генерал?

Генерал де Ла Моннери подул на свою розетку.

– О, я нахожу, что это следовало сделать уже лет двадцать назад.

На ковре тлел оброненный Мобланом окурок, и дипломат с презрительной гримасой вытянул ногу, чтобы погасить его.

– Господа, мне остается поставить перед вами последний вопрос, – продолжал судья. – Есть ли у вас какие-либо соображения относительно кандидата в опекуны? Разрешите напомнить, что такого рода назначение входит исключительно в компетенцию суда. Однако суд, как правило, соглашается с мнением семейного совета. Опекуном может быть либо член семьи, если он готов безвозмездно выполнять такие обязанности, либо человек посторонний, нотариус или юрист, скажем, как это было…

Шудлер нахмурил брови и посмотрел на мирового судью. Тот поспешил поправиться:

– …как этому есть примеры.

Наступило короткое молчание.

– Не знаю, следует ли допустить, чтобы все гнусности, о которых мы говорили, стали известны постороннему человеку? – проговорил наконец Ноэль.

– Да, было бы куда лучше, если бы кто-нибудь из родных взял на себя эти обязанности, – сказал Жан Леруа с таким видом, будто речь шла о каком-то крайне неприятном деле.

– Поскольку я и Жан – банкиры Люсьена, – вставил Адриен Леруа, – мы не можем быть его опекунами. Напротив, мы заинтересованы в том, чтобы кто-то третий контролировал его счет…

– В таком случае… – начал престарелый кузен Ружье, выпрямляясь.

Шудлер поторопился прервать его.

– Быть может, вы, господин посол, на правах брата… – обратился он к дипломату.

– Нет, нет! – запротестовал Жерар де Ла Моннери. – Я ненавижу денежные споры и плохо в них разбираюсь. Но вы сами, дорогой друг? Мне думается, вы отвечаете всем требованиям: вы член семьи, но не кровный родственник Люсьена, вы прославленный финансист, и если только многочисленные обязанности оставляют вам время… В таком случае опекуном Люсьена станет управляющий Французским банком. Полагаю, Моблан может этим только гордиться.

Весь обмен любезностями, который должен был привести к заранее поставленной цели, прошел незамеченным для Моблана: он был слишком подавлен и не успел приготовиться к отпору; он поднял голову лишь тогда, когда мировой судья произнес:

– Итак, семейный совет высказывается в пользу назначения опекуном барона Шудлера?

И шесть престарелых членов семейного ареопага одновременно кивнули головой.

– Принято единогласно, – с удовлетворением объявил судья.

В это мгновение Моблан почувствовал на себе взгляд гиганта и внезапно понял всю глубину постигшего его несчастья: он, Люлю, попадал под опеку, и его опекуном становился Ноэль.

Мировой судья взял протокол из рук секретаря, громко прочел принятое решение и предложил присутствующим подписаться под ним.

– А вы, господин Моблан? – спросил он, протягивая ручку.

Краска гнева залила лицо Люлю.

– Я отказываюсь подписывать это! – прохрипел он.

И, повернувшись к своим родственникам, завопил:

– Можете гордиться собой – вы просто банда мерзавцев!

Он вышел из кабинета, изо всех сил хлопнув дверью, но хорошо обитая дверь закрылась без шума.

– Ну что ж, все прошло как нельзя лучше, – заметил генерал.

– Да, могло быть куда хуже, – поддержал брата дипломат.

Он вставил в глаз монокль и посмотрел на часы.

– А главное – это было необходимо, – сказал Жан Леруа.

– Разрешите предложить всем вам по рюмке портвейна, – проговорил Ноэль Шудлер и позвонил лакею. – Вас же, господин мировой судья, я считаю своим приятным долгом поблагодарить и хочу отметить, что вы с необыкновенным тактом вели наш семейный совет.

Вернувшись домой, Люлю прошел прямо в гостиную; из зеркала на него взглянуло расстроенное уродливое лицо. Он позабыл снять котелок, его галстук сбился на сторону. На подносе лежало уже потерявшее для него всякое значение письмо Сильвены, в котором она сообщала о своем решении порвать с ним.

Люлю хотел было в тот же вечер бросить вызов судьбе: он решил поехать в клуб и забыться в азартной игре.

Однако, спускаясь по лестнице, он внезапно почувствовал головокружение, ему показалось, будто кто-то несколько раз ударил его по затылку; цепляясь за перила, Моблан с трудом вернулся к себе.

– Нет, нет, только не это, – прошептал он. – Нельзя допустить, чтобы у меня произошло кровоизлияние в мозг.